Чтоб оправдать позднее возвращение, Владимир Иванович сказал:
— В магазине за сосисками проторчал. Вот же их за уши от кормушки не оттащишь, — начал было разгоняться Владимир Иванович, но Вера Васильевна остановила его:
— И хорошо, что не купил, Маня (это соседка и подруга Веры Васильевны) в город ездила. Так купила нам колбасы.
— То и слышу запахи. Да капусты, так понимаю, натушила. Доктор был?
— Был.
— Ну? Воспаление легких?
— Пока, говорит, ничего определенно сказать нельзя.
— А когда можно?
— Послезавтра рентген.
— А кашляла?
— Но поменьше.
— Тогда ужинать. Ириша, к столу.
— Я не хочу.
— Ириша к столу! Да руки помой! — напустил на себя строгость Владимир Иванович.
Ну, глупая ли девочка, сразу поняла, что не следует огорчать деда, и принялась засучивать рукава кофты.
И даже порадовала деда скороговоркой, которую выучила в детском саду. Вытянула ручки вперед, затем согнула их в локотках и, словно бы переливая воду из ладони в ладонь, запела:
— Водичка, водичка, умой мое личико, чтоб смеялся глазок, чтоб кусался зубок, — она подражала кому-то из воспитательниц, и потому водичка получалась «водзичкой», и волна умиления захлестнула Владимира Ивановича.
А тушеная капуста между тем была очень хороша, о чем Владимир Иванович незамедлительно поставил Веру Васильевну в известность.
А сразу после ужина Вера Васильевна стала собираться на работу. Днем она сидит с Иришей, дежурства берет ночные, это ночь через ночь, и хоть никогда не жалуется, это же понятно, что телефонистке на междугородной особенно выспаться не дадут, и Владимир Иванович сказал, что посуду они помоют сами.
— А поясница? — напомнила Вера Васильевна.
— А трудовое воспитание детей?
— Тогда другое дело. Помощники вы мои, — это она Ирише. — Ну, я пошла.
Они мыли посуду, и было тихо, лишь ветер посвистывал за окном, но вскоре тишине пришел конец, потому что в подъезде, как раз за стеной кухни Владимира Ивановича, собрались ребятки попеть под гитару. Конечно, первый этаж — и удача и беда. Удача потому, что всегда в квартире есть вода, на втором этаже, к примеру, она льется тонкой струйкой, на третьем бывает только с двух до пяти (ночью, понятно), на четвертом и пятом не бывает вовсе, а беда вот именно из-за полной звукопроницаемости — каждый шаг, шорох слышен, а не то что бренчание Славки с пятого этажа. Вот Славка потыркал по струнам, попристреливался, ребятки поныли что-то невнятное, а потом врубили свою любимую «Москву златоглавую, звон колоколов», вот-вот, Славка ведет «Все прошло, все умчалось в предрассветную даль, ничего не осталось, лишь тоска да печаль».
