Оллат и звёзды, дававшие поначалу немного света и позволявшие различать предметы, скрылись за тучами. Древорук обогнул сарай и осторожно приблизился к нарезавшему широкие круги долговязому. Он собирался убить и его, не колеблясь при этом ни секунды. Жизнь против жизни: либо он и воспитанники Маана, либо эти Хорбутовы отродья.
Вартарец был гораздо выше первого убитого, что создавало некоторые, вполне ощутимые неудобства: даже привстав на цыпочки и вытянувшись в струнку Крэч не сможет дотянуться до его шеи. А значит придётся рисковать — бить в бок! А если доспех кожаный, или хуже того кольчуга? Он переложил нож в правую, дииоровую руку и вытащил второй, угрожающе выглядевший ахирский рап-сах*. «С этим я и на кабана ина медведя один на один выйду!»
Отследив повторявшийся маршрут вартарца, Древорук выбрал укромное местечко на его пути и, затаив дыхание, сосредоточился на едва заметной во мраке, медленно приближавшейся фигуре. Долговязый в последний момент решил изменить маршрут и шагнул налево — за конюшню.
«Ишь ты, приспичило ему, видите ли… Ну я тебе покажу сейчас, как углы не по назначению пользовать».
Нож, не встретив сопротивления, вонзилась под лопатку долговязого, рап-сах же мгновением позже, пробороздил его правый бок. Вартарец даже не ойкнул: смерть была к нему милостива и пришла почти мгновенно. Почти.
— Прости, Тэннар Великий, дитя своё неразумное, — набожно запричитал Крэч, не забывая, однако, сохранять тишину и ничуть не повышая голоса. — Жизнь скучна и жестока, лишь смерть снисходительна и благоволит к каждому.
Он одновременно выдернул оба оружия, развёл в стороны руки и, осмотрительно сделав полшага назад, освободил пространство, позволяя мертвецу упасть.
— Покойся с миром.
«Второй».
*Рап-сах — длинный, широкий нож. Клинок с односторонней заточкой, выпуклым лезвием, иногда с загнутым к лезвию остриём.
* * *
— И жили они долго и счастливо! — завершил очередную из своих замечательных историй Хабуа.
Слушатели зааплодировали.
Барг, знавший привычки старого друга, поставил на стол перед ним блюдо с мясом и чашку горячего бульона.
— Восстанавливай силы, старина, — добродушно улыбнулся он, — народ жаждет новых историй.
Утолив голод, Хабуа окинул зал скучающим взглядом. Лицо его расплылось в загадочной улыбке:
— Похоже, на сегодня всё, ребятушки. Поздно уже, пора мне спать.
Молчание продолжалось не дольше минуты.
— Если позволите, уважаемый…
Взгляд Хабуа переместился в угол: туда, где сидело трое мужчин. Один — высокий, с длинными курчавыми волосами — был облачён в белое с бардовой каймой (вернее, уже серое), двое же других были одеты в тёмно-бардовое — типичное одеяние жрецов Ткавела, или санхи как их называли обитатели Седогорья, представлявшее собой странную смесь доспехов и жреческих балахонов.
