Он взял ее руку и поднес к губам.
– Я постараюсь измениться.
Адалинда покачала головой:
– Постараешься. Но не изменишься.
– Я закончу Джека, и у меня не останется ничего интереснее тебя, – пообещал он жарко.
Она задумалась.
Думала долго, молча, не отнимая у него руки, на которой он перецеловал уже каждый пальчик, и наконец заговорила:
– Хорошо. Заканчивай. И потом, если еще останется такое желание, мы вернемся к этому разговору.
Теперь, когда она не гуляла с Джеком и не находилось работы по дому, Эбигейл уже не скучала. Во-первых, мэтр Дориан, заметив, как она, вытирая пыль с книжных полок, читает названия на корешках, разрешил ей брать книги с одного из стеллажей, там, где, как он сказал, стояли «сказки», а не «серьезная литература для работы». А во-вторых, с господином Эйденом не соскучишься.
В комнату к ней он больше не заходил, но, к несчастью для Эби, жизнь ее не ограничивалась уютной спаленкой.
С утра, еще до того, как мэтр Дориан позвонит, господин Мерит появлялся на кухне, чтобы распорядиться насчет кофе. Расхаживал по дому, когда она занималась уборкой. Раз, якобы нечаянно зацепившись за что-то, порвал рукав и велел Эбигейл зашить. Посреди дня, пока маг работал в лаборатории, вдруг изъявлял желание подкрепиться. А когда она выгуливала в саду механического человека, непременно вертелся рядом – говорил, из научного интереса, хотя на самом деле интерес его никакого отношения к науке не имел.
– Двести рейлов?
Каждый раз так. Сперва спросит что-то, заданий надает, а потом прищурится, ухмыльнется и… уже двести рейлов.
За такие деньги мог всех освинских девок разом скупить.
Эбигейл думала, что однажды не выдержит и пошлет-таки его… в Освин. Но пока терпела.
– Я не продаюсь, господин Эйден, – твердила она упрямо.
– Все продается, крошка Эби, – скалился он в ответ. – Вопрос лишь в цене.
Единственным, кому девушка могла пожаловаться на докучливого молодого господина, был Джек. Если во время их прогулки Эйден не ошивался поблизости, она брала механического человека под руку и негромко сетовала на судьбу.
Вдруг выяснилось, что со времени переезда в Салджворт она ни с кем не говорила по душам, и все, что копилось эти годы на сердце, Эби сначала несмело, а после уже, войдя во вкус, в подробностях, раскрашивая рассказы своими мыслями и чувствами, порой улыбаясь, а порой смахивая с ресниц невольные слезы, пересказывала молчаливому спутнику. И неважно, что он бесчувственный – окружающие ее люди в большинстве своем такие же.
