Соснин пожал плечами, глупо улыбнувшись.
— Но когда я поднялась в свою комнату, их в коридоре не было в этот раз — разошлись по номерам. Наверное, опять рассорились. Я потом слышала — кто-то выходил в коридор, но двери здесь толстые, мне могло показаться. Беготню я слышала, а вот приглушенный разговор незадолго до нее… Я затрудняюсь сказать, кто с кем разговаривал.
Последнюю фразу она сказал таким тихим и виноватым голосом, что Боря опять пожалел девчонку. Язык чесался спросить, как она умерла, но он не стал этого делать. Какое, действительно, теперь это имело значение?
— Ну-ка скажи, — спросил Соснин Мирона, — как реагировал на Марка Клим?
— Больная душа? Ну, виделись они лишь в столовой… и Клим выбрал себе место подальше от Марка. Я, конечно, особо не присматривался, но, по-моему, Клим побаивался смотреть на художника. А вообще, он всего тут побаивается… Идем к нему?
— Нет, его я трогать не стану. С ним все ясно. Он же не агрессивный?
— Безобиден, как младенец.
— Значит, вне подозрений. Давай к Жерому.
— Это хорошо. А то номер Клима внизу, пришлось бы спускаться.
Жером вежливо поприветствовал Бориса уверенным рукопожатием. С сильным французским акцентом он рассказал, как раскритиковал последнюю выставку Марка, проходившую в Москве. Он не жаловал агрессию в живописи, а все сюжеты Марка строились именно на мраке и насилии. Его работы отличались особой жестокостью, темными тонами, сочетанием страха и боязни с угнетением и нервозностью, никаких плавных черт — только резкость и рваность.
— Такой стиль написания говорит многое об авторе. Да и после общения с Марком я убедился в своих подозрениях. Крайне неприятный человек. Не понимаю, как Аделаида прожила с ним душа в душу столько лет.
— А как вы здесь оказались?
— Я летел в одном самолете с ними, когда случилась катастрофа.
— Как думаете: не подстроена ли авария?
— О, Борис, убивать ради этого человека еще полсотни пассажиров? Вряд ли. Жалею только о том, что оказался в одном коллекторе с Марком. В любом другом мне было бы намного комфортнее. Особенно у себя на родине. Me се ля ви — судьба распорядилась иначе.
— Тут, похоже, судьба совершенно ни при чем, — бормотнул Соснин.
— Что, простите?
— После обеда что-нибудь слышали? Кто-нибудь разговаривал в коридоре?
Жером пожал плечами:
— Возможно. Я не обратил внимания. Я здесь в какой-то прострации — мне все не верится, что уже завтра я предстану перед Богом. После обеда я заперся в комнате и ушел в себя.
