Еврейские судьбы: Двенадцать портретов на фоне еврейской иммиграции во Фрайбург | страница 43
Страха во время бомбёжек не было, но жутко было от того, что восьмиэтажный дом ходил ходуном, словно игрушечный. А бомбоубежища как раз избегали – боялись, потому что могло засыпать, и потом уже не откопать.
Левин папа был во время бомбёжки ранен, а мама была на окопах: всех женщин отправляли на их рытье. Немцы же в копающих периодически и прицельно стреляли.
Уже в августе 41-го года 13-летний Лёва Пескин впервые увидел смерть от голода – в магазине умер человек: просто упал и всё. Ну, а потом, когда замкнулось кольцо блокады (это было, кажется, 8-го сентября) этим удивить уже было нельзя.
Зимой 1942 года было в доме собрание: предупредили, чтобы детей маленьких одних не отпускали, потому что появились охотники за детьми, убивавшие и съедавшие детей. На улицах иногда и впрямь попадались замёрзшие трупы взрослых, у которых был вырезан кусочек мягкой плоти. И никому до этого дела не было.
Света в квартирах не было. Освещение – при помощи коптилки: в блюдечко наливали машинное масло и зажигали.
Водопровод не работал. Воду брали из люков, опуская туда ведро на верёвке.
В квартирах было ужасно холодно. Отец где-то раздобыл буржуйку, металлическую печку, которую топили всем, что только можно было найти или украсть. Книги жалели жечь, газеты – пожалуйста, а на книги рука не поднималась.
Одолевали и крысы. Бывало, когда ложились спать, укрывались с головой, но они бегали прямо по телу, громадные, как кошки. Сбросишь одну, а они опять лезут.
В августе или в конце июля сгорели Бадаевские склады, где хранилось продовольствие для Ленинграда, в том числе сахар. Неделю пожар этот не могли потушить. Потом люди стали ходить туда и собирать землю: её промывали, и вода становилась сладкой.
Лев Пескин (1956) / Lev Peskin (1956)
В самое голодное время иждивенцы и дети получали по 125 грамм ужасного хлеба из жмыха, а больше ничего не было. От такого питания дети, да и взрослые страдали от страшного голодного запора. В блокаду от него умерло очень много людей.
Хорошо, что мама вспомнила средство – мыло в задний проход.
Под Новый, 1942-ой, год три дня вообще ничего не давали: говорили, что электричества не было и на хлебозаводе. Потом дали задним числом «пряники» из жмыха.
Но лишний раз выходить сил не было, так что люди чаще всего и больше всего лежали. Да и что может в таком состоянии интересовать? Только еда! Да еще немного – совсем немного! – чтение. А кино, например, не интересовало.
Общение, даже с соседями, постепенно сошло на нет. Выйдешь на лестницу и узнаешь, что кто-то еще умер…
