Ключ медленно повернулся в замочной скважине и в ту же секунду за дверью послышались торопливые шаги. Нариман выхватил пистолет и направил его на двери.
- Раз, два, три, четыре, пять,- считал он про себя, и сердце громко вторило каждому слову. Когда Нариман досчитал до тридцати, шаги умолкли. Он положил пистолет на кресло и двумя руками ухватился за ручку сейфа, тяжелая металлическая дверца плавно отошла в сторону.
Нариман с головой забрался в сейф и совсем не слышал, как распахнулись двери и в комнату ворвались эсэсовцы.
Казнь была назначена на воскресенье. Еще в субботу гестаповцы соорудили на центральной площади города виселицу. В воскресенье в десять часов утра палачи согнали сюда всех жителей города, а ровно в одиннадцать к эшафоту подъехала черная душегубка, и два дюжих эсэсовца выволокли из нее измученного, залитого кровью юного партизана.
Приговор читали долго. Нариман едва стоял под палящим солнцем, и из его широко открытых глаз медленно катились слезы.
- Гранату бы сейчас!- подумал он.- Гранату и пулемет, я бы вам показал…
Подошел офицер, поправил широкую дощечку на груди Наримана и бросил на него презрительный взгляд из-под короткого козырька. Нариман не выдержал, нагнулся насколько позволяла петля и плюнул кровавой слюной в глаза фашиста. Офицер, не вытирая лица, схватился за ножку табурета и с силой выдернул из-под ног. Небо качнулось над головой, яркое солнце ударилось о тучу и рассыпалось на тысячи ослепительных звезд. Теряя сознание, Нариман увидел, как к виселице с гранатами в руках бросились партизаны.
Нариман лежал и чувствовал, что над ним столпились люди, что его трясут, но никак не мог прийти в себя. И только когда в лицо брызнули холодной воды, он наконец открыл глаза. Открыл и удивился: возле него стояла тетя Паша, уборщица детдома, и держала наготове кружку с водой.
- Что же это ты, милый, с ума спятил что ли? Разве так можно? Ты же мог задохнуться,- отчитывала Наримана тетя Паша, освобождая его от впившейся в шею петли.
Нариман сидел на кровати и хлопал глазами.
- Значит, это был сон?
- Не знаю, что это было, но опоздай я еще на минуту, и погиб бы ты, братец мой, ни за грош. Хорошо, двери были открыты, и я услышала, как ты хрипишь,- не умолкала тетя Паша, отвязывая от дверной ручки второй конец «будильника».
- Мне же надо было к утреннему поезду успеть,- оправдывался Нариман,- дежурный сказал, что это будет последний эшелон с демобилизованными…
