— Вот. Глотать перед сном, запивать водичкой теплой, запомнила?
— А что это? — глядя странно, спросила девка. — Аспирин? — Слякотные глазки быстро заморгали.
И правда — аспирин. Могла намешать и похуже.
— Верни кроссовки!
— Какие кроссовки?.. — Моргают глазки и изумляются. Кроссовок нет.
Куда она их дела?.. Спортивный азарт — найти, найти… Но из завтрашнего трамвая наплывает слякотный ребристый пол, и Лушка останавливается.
Стоит, встряхивая головой, будто гонит настырного комара. Идет к выходу. Ладно. Хоть что-то умеет неплохо.
Мышиные глазки зыркают за каждым движением, торопят, подталкивают в спину. И с внезапной жалостью Лушка оборачивается от двери:
— Не езди завтра в трамвае.
Торжествующие глазки умудрились расползтись в разные стороны, бабенка открыла рот, чтобы сцепиться, но пересилилась, потому что своего сладостного хотелось больше, скорее, скорее, сейчас, вот она, газета, которую постелет, на нее и поставит, и примерит, а потом отнесет и получит, а в сберкассу отвезет завтра, потому что сегодня никак не успеть…
Не услышала. Не поняла.
Не поняла бабенка ничего — ни про инфляцию, ни про трамвай.
«Мама, — вдруг позвала Лушка. — Мама!»
И оглянулась, ожидая, не выделит ли ей поток прохожих кого-нибудь, кто окажется ей матерью. Не может же она совсем одна. Она еще маленькая. У маленьких должна быть мать. Мать поднимет все, что ты на нее нагрузишь. Ноги матери стоят на земле. Ноги входят в землю. Мать в земле по плечи. Мать ушла с головой…
— Мама! — закричала она громко, и несколько женщин оглянулись на зов, и она приготовилась кинуться к любой, которая остановится, которая потерпит, пока Лушка добежит, но ни одна из оглянувшихся не согласилась признать ее своей. Лушка услышала их предупреждающее шипение: ты не своя, ты чужая, не вторгайся на территорию моих своих, иди, иди! Иди своей дорогой — ведь ты выбрала эту дорогу?
«Мне нужна мать! — закричала Лушка внутри себя. — Дайте мне мать!»
Матери ей не ответили.
Она, зверем вынюхивая направление наименьшего равнодушия, вновь оказалась у здания в глубине больничного двора, там, где была сколько-то дней назад и где обитала, работая, суровая бревенчатая баба, чьей твердой руке тогда так внезапно подчинилось Лушкино все. Не обращая внимания на женскую очередь, взорвавшуюся охотничьими возгласами преследования, Лушка заглянула в запретный кабинет, но врачиха там царила другая, и сестричка за столом была не та, и в следующем помещении порхала с брезгливой гримасой молоденькая санитарка, у которой еще долго не хватит разумения сунуть чужую голову под холодный кран, а потом не пожалеть казенного вафельного полотенца. Не повезло Лушке. Смена бревенчатой бабы закончилась. Сейчас бревенчатая твердой рукой вытирает кому-то нос у себя дома.
