— Покажи! Покажи — как?! — Он только башкой качает. А она: — Покажи, или тут останусь! С места не сойду! А они изнасилуют!
Он посмотрел — а около нее будто обвалилось. Ну, все обвалилось: и воздух, и пыль, и свет от фонаря, и она — сама под собой. Она бы поклялась, что он до нее не дотронулся, ну, чтоб ей сдохнуть — она все сделала сама. Сама легла поперек растянувшихся ублюдков. Ага. Было удобно и вставать не хотелось. Заснуть хотелось, а не вставать. Но он ее поднял.
— Ты ничего о себе не знаешь. Ни о себе, ни о других. — И вроде бы чего-то ждал.
А вот ждать от нее не надо. Она этого терпеть не может. Она и так вся тут. А когда ждут — ей, наоборот охота. И она вяло отозвалась:
— Да я и знать не хочу. — Сил нет, как спать хотелось.
А он проговорил, не ей даже и не себе, а вроде пожаловался:
— В этом все и дело…
Тут она не вытерпела и зевнула. Это у них такое разделение: он говорит, она зевает. Она так защищается. Потому что его слова нагружают какую-то ношу. Как пить дать, от ноши потом не отделаться. Только дураков нет — тащить. Она живет не для того, чтобы работать грузчиком.
Одно утомление от человека.
И в один тоскливый день с низким небом она поняла, что ей все обрыдло — и Мастер, и спортзал, и неизвестно для чего выкладывающиеся на ковре здоровенные мужики, и троллейбусные остановки, и басни про Тибет, йогов, прежние жизни, священных животных и биополя, уж лучше харакири, у меня менталитет, который хочет говядины, мне под завязку, сейчас вывернет, везде сплошная осень, небо царапает брюхо о телеантенны, она тыщу лет не видела клевых передач, и на фиг ей работа уборщицей, она загонит оставшийся у нее костюм, на сколько-то хватит, а там посмотрим.
И она появилась у подруги, ее встретили восторженным воем и потребовали подробностей, она скромно объяснила, что у нее был сногсшибательный роман с одним чемпионом, она с ним моталась в Дели и была в Храме Любви. Вой усилился, кто поверил, кто нет, но значения это не имело, другие не захотели отставать, и пошла брехня, но Лушку никто не переплюнул, она выдала им про астрал, ментал и перевоплощения, все замолкли, и стало скучно.
Она посмотрела на кодлу сверху, как на соскочившие с креплений диванные пружины. Подружки принципиально холостяковали, делая вид, что ни в чем законном не нуждаются, и неприязненно удивлялись тихоням, которые то тут, то там, а сегодня так сразу две, напяливали белое платье до пят, трепыхали по ветру двухметровой фатой и возлагали букеты к подошвам сифилитичного вождя. Она прошлась по лицам беспристрастным взглядом, сморщилась от подтаявшей краски под чьим-то веком и пропотевшего лифчика под чьей-то подмышкой, ощутила, что комната пахнет застойно и грязно и что эту бодягу пора кончать, потому что коварное время благоволит уже не им, время переметнулось и растягивало ветром подвенечный наряд.
