– Ну конечно, – сказал он, – вот ваш скромный следователь – это я. Представляюсь: Анатолий Сергеевич Семенов. А вчера вас допрашивал сам министр Абакумов. Что же вы не догадались, видите, какой у меня скромный кабинет; и ничего похожего на вчерашнее вы здесь не нашли. Ну так вот – давайте рассказывать.
– О чем же я буду вам рассказывать? – спросила я.
– Ну вот относительно того, как вы с Пастернаком собирались удрать за границу, поносили советскую власть, говорили о том, что правительство вам не нравится, слушали заграничную брехню, расскажите, что за роман Пастернака? Он с вами, конечно, делился. Что думает дальше в нем писать? С какими знакомыми вы встречаетесь? – вот все, что вам надо обдумать и что нам с вами надлежит рассмотреть.
– Хорошо, я все напишу и все сделаю, но мне надо домой, – сказала я с нелепейшею наивностью, – вы же знаете, что все это совершенно дико, там дети, я не чувствую за собой никакой вины.
Потом уже я уяснила на своей шкуре основной принцип деятельности МГБ тех лет: «Был бы человек, а дело найдется». Вернее, умом я знала это давно – ведь в нашем доме жило много военных (в том числе и Гамарник[10]); ночные аресты безвинных людей превратились в страшную повседневность. Но как метко Б.Л. подметил: «Существует закон, по которому с нами никогда не может быть того, что сплошь и рядом должно приключиться с другими». На этот раз грянул мой черед, и привыкнуть к этой мысли было трудно.
Семенов усмехнулся:
– Ну через полгода, через восемь месяцев мы установим, есть у вас вина или нет.
Я похолодела: некая грань перейдена, дверь захлопнулась, и мне отсюда уже не выйти.
И вот ночь за ночью пошли допросы. Семенов не был со мной особенно груб. Он говорил насмешливым, издевательским тоном, бесконечно повторяя стереотипные фразы о том, что Пастернак садится за стол Англии и Америки, а ест русское сало. Эта формула мне уже и тогда надоела, и впоследствии пришлось ее слышать не раз. И наконец, он прямо сказал, что Пастернак, по сути, уже давно стал английским шпионом.
Наверное, на втором же моем допросе он дал мне несколько листов бумаги и попросил вкратце написать о содержании романа «Доктор Живаго».
Я начала писать о том, что это фамилия интеллигента, врача, трудно пережившего эпоху между двух революций. Это творческая личность, поэт. Если не сам Живаго, то его товарищи должны дожить до нашего времени. Ничего порочащего советскую власть в романе не будет. Должна быть написана правда, свидетельство эпохи, что и нужно получить от каждого настоящего писателя, если он не замыкается в личном мирке, но хочет рассказать о своей эпохе.
