– Это ты к чему про зеркала-то?
– А чёрт его знает! Я Толупанчика спросил, а тот у бабки своей. Ивелина Терентьевна тоже враз закрестилась, обругала внучка и сказала, что открытые зеркала – большой грех, они вроде накликают нечистую силу.
Федонин на меня глаза вытаращил, рот открыть никак не может.
– Зеркала – это вроде канала общения одного мира с другим, если на современный язык перевести – с потусторонним.
– Чего ты несёшь! – наконец прорвало его. – Что за бред? И это я слышу от!..
Он задохнулся от возмущения.
– Вы меня тоже придурком-то не считайте, Павел Никифорович, – прищурился я. – Я ведь обидеться могу. Мне что старые люди говорят, то и я вам повторяю.
– Да разве до такого можно додуматься?
– Здесь сектантством пахнет! Вот куда я клоню. Неужели вы меня… за дурачка считаете?
– Сектантство? – он вроде начал отходить, лицо с красного к нормальным оттенкам возвращаться стало. – Нет. Откуда ему быть? Семиножкин глубоко верующим человеком был. Вон икон сколько в квартире! Сам рассказывал. Разве он потерпит?
– А в её комнате икон не было. Обходилась без них вдовушка. А Семиножкин мог и не догадываться.
– Такой зрелый мужчина? Нет. Глупость.
– А может, и стал догадываться после женитьбы, а потом уже поздно. Почему он не доверил ей своих тайн? Сейф-то прятал от жёнушки!
– Ты её подозреваешь?
– А вы?
Федонин за ухом почесал, задымил «беломорину», задумался.
– Я женщинам, особенно красивым, да к тому же моложе возрастом, никогда не верил, если даже глазки строили.
– Неправда. Ваша Нонна… – начал я.
– Свою в расчёт не беру. Особый случай. А вот насчёт твоей версии?.. Она, конечно, не нова, мы её, помнишь, сразу не сбрасывали со счетов, а сейчас она пробиваться наружу стала. Я тебе скажу – вполне вероятен союз двух молодых за спиной старика Семиножкина. Поэтому я команду Юрию дал; за квартиркой вдовы уже следят. Так, на всякий случай, но пока ничего особого замечено не было. А вот то, что Серафима Илларионовна темнит, я тоже подметил.
– Интересно?
– Про причину его увольнения из больницы пытаю, а она начала, как ты, ахинею разную нести, мол, юношескую ошибку ему припомнили, он ещё в студенческую пору необычным увлекался, эликсир молодости какой-то мечтал добыть, даже опыты над сокурсницами делал, за что чуть не вышибли.
– Все мы этим страдали! Ахис мунди, – вырвалось у меня.
– Чего? – не понял Федонин.
– Я так. Это скорее понятие, чем объект.
– Нет, уж ты снизойди до меня, глупого, раз латынью заговорил.
