– Аркадий Ильич, поверьте мне, сейчас меньше всего уместны эти головоломки, – слегка постучал я авторучкой по протоколу.
– Хорошо. Я расскажу. Я расскажу вам, что поведали мне те, кого уж нет на этом свете. Надеюсь, вы понимаете, что их судьба исключает возможность любых моих фантазий. А вы делайте выводы.
Смерив меня оценивающим взглядом, он помолчал, потеребил аккуратную седую бородку:
– Я позволю напрячь ваше внимание с тех событий, когда в марте девятнадцатого года Атарбековым были проведены массовые расстрелы рабочих, возмущённых отправкой хлеба в столицу в то время, когда в городе люди умирали от голода и тифа…
Я вскинул глаза на Курнецова, но тот словно и не заметил.
– Бунт был подавлен, но на панихиде по убиенным владыка Митрофан выразил сожаление по поводу пролитой крови невинных.
Авторучка в моей руке замерла, но он меня опередил:
– Давайте сразу договоримся, Данила Павлович. Вы меня не перебиваете. В противном случае я отказываюсь.
Плечи его выпрямились, голова слегка откинулась, в решительном жесте он, не замечая меня, глядел мимо, куда-то вперёд, сквозь стены и своего книжного мирка.
– Я у вас в гостях, Аркадий Ильич, – смутился я его взволнованным видом и, стараясь выбраться из неловкого положения, попробовал отшутиться: – А с гостями ссор затевать не принято.
– Надеюсь, вы искренни.
– Позвольте, но в учебниках и в современной исторической литературе нет ничего подобного…
– Мы попусту тратим время, Данила Павлович. Вы принимаете мои условия?
– Конечно, – поспешил я, совсем смутившись его боевым видом. – Только встречная просьба и у меня. Постарайтесь без эмоций и… личных оценок. Меня интересуют факты и те обстоятельства, которые я обозначил.
– Факты?! – привстал старец, но дрогнул лицом, сдерживая эмоции, покачал головой в раздумье, прищуренным глазом гневно ожёг меня. – А вам известно, что до сих пор останки убиенных архиепископа Митрофана и епископа Леонтия не захоронены с должными христианскими почестями?
Что я мог ответить? Конечно, я допрашивал его. Я делал записи тут же в протоколе, разложенном на портфеле. И конечно, я мог возразить, что вопросы положено задавать мне, а ему отвечать. Но язык мой, что называется, не поворачивался, допрос превратился в доверительную беседу, и я чувствовал, как искренне проникся собеседник. Но и это было только половина всей правды. Вторая и, может быть, более важная заключалась в том, что с некоторых пор я начал догадываться кое о чём. Эти догадки грызли мою душу, а слова старца подливали в огонь прямо-таки кипящее масло новых сомнений.
