Грот в Ущелье Женщин | страница 5
– Не уйду с катера, – буркнул в ответ Ногайцев.
– Ишь ты, обиделся… А катер кто блюсти должен? Старший лейтенант, что ли? Так он недавно только с седла слез. Говорю, давай сюда, значит – слушайся.
Подчинился Ногайцев, полез по штормтрапу вслед за нами.
– Вот так – лучше, – удовлетворенно проговорил Конохов, затем спросил меня: – Решил дровишками запастись? Давно говорю, сподручней заставам дрова заготавливать самим. Без надрыва. И не осина гнилая по берегам.
– Не дрова, – ответил я. – Стрельбище переоборудовать приказано.
Я тогда еще не мог оценить всей выгоды, которую несет предложение Конохова. Скользнули мимо слова «без надрыва», и все. Вспомнил я о них через месяц, когда в салме бросил якорь логгер с дровами для заставы и дал радиограмму, чтобы разгрузку мы провели за двое суток.
– То причал, теперь – стрельбище, – с явным одобрением проговорил Конохов. – Как муравьи. И ты все с ними. Личным примером? Лучшие традиции комиссаров?
– Скорее, чтобы познать море. Чтобы на вельботе чувствовать себя, как в седле, – ответил я и не удержался, чтобы не добавить: – По конному спорту, между прочим, у меня первый разряд.
– Курс выверен, – раздумчиво сказал он и вдруг спросил: – Пойдешь ко мне замполитом?
– К чему такие разговоры? Каждому свое: моряку – море, кавалеристу – седло.
– И то верно. Пошли, старшой, пить чай, – пригласил он и, не ожидая согласия, пошагал в кают-компанию.
Когда кок поставил на стол в тяжелых подстаканниках стаканы, до краев наполненные приятным на цвет, как червонное золото, чаем, командир, энергично отхлебнув глоток, спросил:
– В шахматы, старшой, играешь?
– Приятно посидеть за доской.
– Жаль, нет времени. Ребята вмиг управятся. Ну, ничего, в другой раз. Поглядим, что стоит кавалерия?
Не успели мы допить чай, как в кают-компанию вошел вестовой и доложил:
– Товарищ командир, винт у вельбота чист, плот укреплен.
– Мотор проверили?
– Так точно, товарищ командир. Механик сказал: как часы. Катер в порядке. Как у нас на корабле.
Эти слова Конохов воспринял с явным удовольствием, а потом, на палубе, крепко пожал руку Ногайцеву и похвалил его:
– Молодчина, Вячеслав. Не зря тельняшку под солдатской робой носишь. Не зря.
Ногайцев смотрел на Конохова влюбленно. Его белесые брови были вздернуты, глаза широко раскрыты, а на лице, казалось, застыло восторженное умиление. Эта восторженность осталась на лице Ногайцева, когда он спустился в вельбот и подошел к работающему двигателю. В порыве нахлынувших чувств погладил он горячий металл, проговорив, вроде бы самому себе: