— Мишель, попроси публику сдать назад. Людо, дай мне перчатки. Поглядим, что у нашего окулиста в карманах. Тело пока двигать не будем, так что придется замочить ножки.
Серенак скинул кроссовки, снял носки и закатал джинсы. Натянул протянутые ему агентом Мори прозрачные перчатки и ступил голыми ногами в ручей. Левой рукой опираясь для равновесия о тело Морваля, он запустил правую в карман куртки и извлек на свет кожаный бумажник, который передал Бенавидишу. Помощник открыл бумажник — в нем лежало удостоверение личности.
Исчезли последние сомнения. Убитого звали Жером Морваль.
Серенак продолжал шарить в карманах трупа. Носовые платки. Ключи от машины. Каждая новая находка переходила из одной затянутой в перчатку руки в другую затянутую в перчатку руку, чтобы завершить свой путь в пластиковом контейнере.
— Блин, а это еще что за…
Пальцы Серенака вытянули из внутреннего кармана куртки покойника смятый картонный прямоугольник. Инспектор опустил глаза. Почтовая открытка. На лицевой стороне — репродукция картины Моне «Водяные лилии», они же «Нимфеи», они же «Кувшинки». Этюд в голубых тонах. Таких открыток в мире продаются миллионы. Серенак перевернул открытку.
Текст, выписанный печатными буквами, отличался лаконичностью: «ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ».
Сразу под этими пятью словами была приклеена узкая полоска бумаги, явно вырезанная из какой-то книги. «Преступно мечтать, ждет виновного кара».
Что за чертовщина?
От ледяной воды у Серенака свело щиколотки, словно на них защелкнулись стальные наручники. Подняв голову к зевакам, толпившимся вокруг портомойни, словно на остановке в ожидании автобуса, он крикнул:
— У Морваля были дети? Лет десяти-одиннадцати?
Сообразительнее всех снова оказался художник в вельвете и твиде:
— Нет, господин комиссар. Точно нет.
Вот зараза.
Поздравительная открытка перекочевала в руки инспектора Бенавидиша. Серенак еще раз оглядел окрестности. Портомойня. Мост. Мельница. Деревня Живерни — она как раз только-только начала просыпаться. Вдали едва виднеется сад Моне. Луг. Шеренги тополей.
Низкие облака, плывущие над кронами деревьев.
И странные слова, мгновенно впечатавшиеся в память.
«Преступно мечтать, ждет виновного кара».
Его внезапно охватило чувство, что в этом импрессионистском пейзаже явно что-то не так.
Я стояла у окна на верхотуре мельницы «Шеневьер» и наблюдала за полицейскими. Тот, что был в джинсах, — по всей видимости, старший, — все еще стоял голыми ногами в воде. Трое других остались на берегу. Вокруг толкались деревенские жители — человек тридцать дураков, которых хлебом не корми, дай поглазеть хоть на что-нибудь. Театр им тут, что ли?
