Друзей у Нагорного становилось все больше и больше. Интересный факт: поп местного прихода подарил Нагорному серебряную цепочку от креста, сказав при этом: “За правое дело ты борешься. Прицепи цепью, крестом осененную, к кобуре наган для надежности”.
А врагов разве меньше было? Баи, кулаки и их наймиты – банды Келеке и Бексеита, в которых добрая прослойка была из белоказаков, запугивали бедняков, убивали непокорных. Как по острию бритвы ходил Нагорный в то поистине судьбоносное для страны время, но сколько ему ни говорили, что ездить по аулам и станицам нужно хотя бы с отделением пограничников, он никогда не делал этого. Брал только коновода.
Говорил он мне как-то откровенно: “Меня смелым, даже излишне смелым, безрассудно смелым считают, а я, как и все. Еду иной раз в аул и боюсь. Да, да – боюсь. Убить могут. Зарезать. Но охрану брать нельзя. Не в бой же идем, а выступать перед пастухами. Выступать. Нести правду людям. Ну, если же правду штыком подпирают, не верится в нее”. Вот такой он был, Нагорный. Комиссаром его звали в аулах и станицах. Да и мы иной раз его так называли.
Однажды на заставу прискакал пастух. В пыли весь. А конь под ним мокрехонек. Кричит что-то Нагорному по-своему. Многие из нас язык местный понимать немного стали и уловили, о чем пастух сообщает. Род его, запуганный бандитом Келеке до полусмерти, готовится к откочевке за кордон. Нагорный на коня – и в горную долину. Коновода даже не взял.
Ускакал, а мы сомневаемся, не поспешить ли ему на помощь? Решили – нужна ему помощь. Отрядил начальник заставы всех свободных от службы, и мы – тоже на коней. Спешили, естественно, но в двух местах дорога обвалами была завалена. Мы предположили, что вызваны они специально бандитами после того, как Нагорный здесь проскакал. Так оно и оказалось в действительности. В общем, прибыли мы на помощь к шапочному, как говорится, разбору. Нагорный лежит возле юрты на ковре, весь в крови.
Но я, сыны и внуки мои, опишу, как все произошло там, в долине. Когда Нагорный подскакал к аулу, Келеке там как раз речь держал, сидя у байской юрты на постеленной поверх ковра шкуре жеребчика. А шкура та символизировала верх уважения к гостю. Келеке внушительно говорил о каре Всевышнего, которая упадет на голову каждого, кто предаст веру предков и поддастся безбожным Советам. Скажет предложение, отхлебнет глоток бузы – крепкого напитка из пшена и кислого молока – подождет, пока родовая знать накивается в знак согласия и одобрения, затем только вновь продолжит. А пастухи перед ним стоят, опустив низко головы и скрестив руки на животах. Знают, до Творца Всего Сущего далеко, покарает он или нет – это еще вопрос, а вот Келеке, пойди поперек его слова, пустит в ход камчу или клинок.
