– Так бы и пальнул в гада из фузеи! – вполголоса отозвался его товарищ и тут же с опаской зыркнул по сторонам: не ровен час, начальник караула услышит.
– Знал бы ты, скока он, Шпанберг энтот, коего Козырем кличут, душ православных погубил! Сородича моего Ваньшу Пантелеймонова, слышь, живота лишил за пустячную провинность. Показалось нехристю, что не так Ваньша во фрунт перед ним тянулся! Эх, кабы моя власть, Козырь бы одной пулей не отделался! Я бы ему все кишки по одной выпустил и не поморщился!
Тем временем казакам всё же удалось отогнать пса. Они подхватили израненного товарища под руки и поволокли в казарму.
Шпанберг подозвал к себе дога и ласково потрепал по холке.
Скорняков-Писарев выходил из казармы в тот самый момент, когда затаскивали раненого.
Наскоро расспросив о случившемся, он направился к Шпанбергу.
Начал разговор по-немецки довольно сдержанно:
– Господин капитан, как начальник, имеющий по указу Сената здесь полную команду, имею честь вам объявить, что не допущу подобного обращения с моими людьми. Казаки, хочь люди не сановные, однако государевы, и никому не позволительно оных псами травить!
Бледное, веснушчатое лицо Шпанберга стало пунцовым. Глаза и без того навыкат, готовы были выпрыгнуть из орбит. Он заорал, мешая русские, датские и немецкие слова:
– Хёр маль, русише швайн[40], натшальник здесь я! А тебя, солер, тарм, путу снова кнут стегат, железный кандал надеват на нока! Путет тепе блот дампбад![41]
Такие слова и более спокойного человека вывели бы из равновесия. У Скорнякова-Писарева заходили желваки.
– Вас бэдойтэт дас?[42] – заорал он так свирепо, что Шпанберг втянул голову в плечи.
Скорняков-Писарев набычился и подошёл к нему, выкрикивая отрывисто и резко:
– Да ты… Ты кто таков?! Как ты смеешь на меня? На меня, русского дворянина, пасть свою поганую разевать, иноземец?!
Шпанберг отпрянул, но тут же вскинул острый подбородок и зашипел, брызгая слюной:
– Бунтоват затеяль! Каторшник! Повьешу!
Дог грозно зарычал. Скорняков-Писарев выхватил шпагу и зычно приказал:
– Солдаты, ко мне! Взять негодяя! А пса на живодерню!
Тут Шпанберг уже не на шутку струхнул и не стал дожидаться, когда сбегутся солдаты. Он схватил пса за ошейник и поспешил ретироваться в сторону дома, на ходу повторяя:
– Скною… Упьеку… Запорью…
Затворив за собой двери просторного, пахнущего смолой дома, он продолжал неистовствовать:
– Проклятая страна, проклятые люди, проклятая экспедиция! – как заведенный повторял он, меряя нервными шагами свои апартаменты.
