Шпанберг не выдержал первым:
– Кого вы оставите после себя, сударь? – спросил он по-датски, но его поняли все.
– Согласно высочайшему указу, в случае моей кончины командование экспедицией должен будет принять на себя мой первейший помощник…капитан-поручик Чириков, – тихо произнес Беринг.
Шпанберг вскочил. Лицо у него перекосилось, зубы клацнули, но противоречить капитан-командору он не решился.
Беринг проговорил чуть слышно:
– Прошу всех господ офицеров исполнять его…
Тут силы оставили капитан-командора, и он закрыл глаза.
Чириков кликнул ученика лекаря, дежурившего в соседней комнате. Тот выскочил из-за перегородки, оглядел больного и попросил:
– Господа, у их высокородия опять жар начался. Извольте дать ему покой!
Офицеры вышли, а Беринг провалился в темноту.
Порой, как вспышки света, в нее врывалась жизнь. Звякала ложка о стеклянный сосуд, в котором лекарь разводил питье. Извивались перед мутным взором чёрные жирные пиявки, пришлёпываемые рудомётом[60] ему на виски и на грудь.
– Tak! Godt tak![61] – запекшимися губами шептал он.
Снова наступала темнота. Черные пиявки извивались и увеличивались в размере. Вот они уже вовсе не пиявки, а змеи, переплетающиеся на деревянной резьбе на стенах кирхи в Хорсенсе. Основание кирхи сложено из грубого камня, а черепица на остроконечной крыше похожа на чешую сказочного дракона.
Крылатые драконы подхватывают Витуса и поднимают в небо. Там, на облаке, похожем на сизый дым из трубки-носогрейки, сидит его отец Ионансен. Он курит трубку и говорит ласково:
– Ты будешь капитаном, Витус! Ты будешь капитаном…
– Unskuld, far[62], – отвечает Витус. – Я хочу петь в церковном хоре…
Лицо Ионансена заволакивается дымом, растворясь. Витус пытается удержать отца. Но руки его хватают пустоту…
Не ковыль-трава, травушка шатается,
Зашатался тут добрый молодец,
Он служил, служил царю белому,
Царю белому, Петру Первому…
– Кто это поет? – спросил он, очнувшись.
– Солдатики наши, из караула… Приказать, чтоб замолкли, ваше скородие?
– Пусть поют… Хорошо… – пробормотал Беринг, снова впадая в забытьё.
…Ласково гладит его по голове пробст Хольдберг, утешает:
– Ты сердцем поешь, мой мальчик! Ты ещё будешь петь в нашем хоре!
– Толстяк попался, толстяк попался, – перебивает пробста рослый парень в поношенной рыбацкой робе.
«Это же Долговязый Педер! Он потащит меня в Логово… Я не хочу отдавать Сатане свою душу! Господи!» – сердце Витуса переполняется давно забытым ужасом…
Он стонет и мечется в бреду.
