Но я, твердо решив, что больше не дам сбить себя с толку, быстро заговорил:
— А инструкция? Почему вы мне ее не разъяснили? Прандтль вообще не желал о ней разговаривать! Впрочем... впрочем, ее у меня украли и...
— Что вы такое рассказываете?!
— Я не говорю, что он сам — там у него офицер такой толстый, — он не мог об этом не знать, я уверен!
— Уверен! Ничего себе! А доказательства?! Доказательства у вас есть?!
— Нет, — признался я, но тут же бросился снова в атаку: — Итак, если вы искренни и желаете мне добра — да! — ответьте мне сразу же, что в ней было, я ни слова не знаю, не имею понятия, что там было... ни единого слова!!
И смотрел на него в упор, чтобы он не мог опустить или отвести глаза, а он смотрел на меня, смотрел, губы у него вздулись, предательски задрожали, и вдруг он громко расхохотался.
— Так вот в чем дело?! Дорогой мой! Инструкция... Но я же ее не помню! Чего уж там... не буду втирать вам очки —я просто не помню, и все тут — вон их у меня сколько, взгляните! — и, словно забавляясь, он стал взметать со стола залежи скрепленных листов бумаги, тряс ими в воздухе, мял в руках, не переставая говорить: — Вы бы сумели все это запомнить? Все-все? Ну, скажите сами... по совести...
— Нет! — сказал я тихо, но твердо. — Я вам не верю! Так вы утверждаете, что ничего не помните? Ни единого слова? Даже в общих чертах? Ничего? Ну, так... я... вам... не верю!!
Бросив ему это в глаза, я умолк, испуганный, не дыша, ведь это был последний человек, на которого я все еще, сам не знаю почему и как, рассчитывал до конца. Если бы он под моим нажимом признался, что действует по приказу свыше, что я имею дело не с ним, Эрмсом, светловолосым Пареньком с добрыми глазами, но с некой частью Здания, — тогда да, тогда мне оставалась только верхняя ванная...
Эрмс довольно долго молчал. Потер лоб рукой, почесал за ухом, вздохнул.
— Вы потеряли инструкцию, — сказал он наконец, — ну, да. Конечно, это кое-что значит. Дисциплинарное дело обеспечено. Хоть и не хотелось бы, придется начать расследование. Но это все ничего, если, — он быстро взглянул на меня, — вы не выходили из Здания. Вы ведь не выходили, а?
— Нет.
— Слава Богу! — он облегченно вздохнул. — Тоща это будет скорее формальность. Мы уладим это потом. Что же до ваших последних слов, то — я их не слышал, вот что я вам скажу. Было бы очень печально, если бы каждый нервный срыв ценного работника задевал... мог бы меня задеть. Это было бы мне плохой аттестацией — значит, я зря занимаю это место! — стукнул он кулаком по столу. — Вы не верите в мое дружелюбие. И в самом деле — чего ради мне вас любить? За что? Мы почти незнакомы, и вообще... — Он развел руками. — Но это не так. Внимательно следите за тем, что я скажу: я не только чиновник, отвратительный бюрократ, зарывшийся в эти бумаги, — он врезал по ним кулаком: они заходили волнами, зашелестели. — Я, и это прежде всего, — конечная станция, я — тот порт, из которого наши лучшие люди выходят — туда. Ну, и не мне говорить вам, избранному для Особой Миссии, что их там ждет... Итак, хотя я вас, понятно, не знаю, хотя мы не встречались частным образом, все же я знаю, верю, основываясь на этом избрании (ведь Миссию не поручат кому попало), что вы заслуживаете уважения, доверия, доброжелательности, тем более что не по личным причинам вы будете на неизвестное время этого лишены, мало того' — подвержены смертельным опасностям... Да я был бы последней канальей, если бы, зная все это, не старался по мере сил помочь вам — не только по части профессиональных, служебных обязанностей, но и в любом отношении, в любом вопросе! Вас возмущает, что я не помню содержания инструкции? Может, и справедливо.
