.
В то время, как все эти сцены происходили во дворце, среди маневрировавшей армии появлялись признаки дурного настроения. Очевидно, нашлись люди, которые по своему хотели истолковать взыскательность и мелочную придирчивость государя к гвардии. В особенности недоволен был Преображенский полк, которым командовал главный и самый жестокий экзерцирмейстер, Аракчеев, по своей неразвитости точнее других исполнявший самые суровые предписания Павла и менее всего способный постигнуть дух их и беречь имя государя. В том же сентябре Павел писал Аракчееву: «Доходит до меня, что некоторые офицеры Преображенские, как Чирков и Рахманов, распускают слухи, что я, гвардии невзлюбя, хочу корпус иностранный для моей безопасности заводить и послал за французским принцевым корпусом»… Другая записка Павла Аракчееву, тогда же написанная, еще важнее по своему содержанию: «Сведал я, — писал он, — что офицеры ваши разглашают везде, что они не могут ни в чем угодить, забывая, что если бы они делали, что других полков делают, то они равно им угождали, то и извольте им сказать, что легкий способ сие кончить — отступиться мне от них и их кинуть, предоставив им всегда таковыми оставаться, каковы мерзки (sic) они прежде были, что я и исполню, а буду и без них заниматься обороной государственного»[164]. Легко понять теперь, почему в ошибках офицеров Павел склонен был видеть оппозицию себе. 6-го октября в высочайших приказах уже отдано было: «Его императорское величество соизволил указать выбрать из Преображенского полка рядовых, которые не хотят в оном полку служить, для отсылки в Томск в гарнизонный Пелагинова полк»; вслед затем последовало увольнение от службы некоторых офицеров этого полка и массы унтер-офицеров из дворян[165]. Другим полкам было не легче: очевидно, что и после прекрасных маневров, доставивших удовольствие государю, взыскательность не уменьшилась. «Часто, — говорит Саблуков, за ничтожные недосмотры и ошибки в команде офицеры, прямо с парада, отсылались в другие полки на большие расстояния, и это случалось до того часто, что, когда мы бывали на карауле, мы имели обыкновение класть несколько сот рублей бумажками за пазуху, чтобы не остаться без копейки на случай внезапной ссылки. Три раза случалось мне давать взаймы деньги товарищам, забывшим эту предосторожность. Такое обращение держало офицеров в постоянном страхе и беспокойстве, и многие, вследствие его, совсем оставляли службу и удалялись в свои поместья, между тем, как другие, оставив армию, переходили в гражданскую службу… Легко себе представить, что эта система держала семейства, к которым принадлежали офицеры, в состоянии постоянного страха и тревоги, и почти можно сказать, что Петербург, Москва и вся Россия были погружены в постоянное горе»
