.
«Я читала ваше последнее письмо к вашему другу (Павлу), — отвечала ему сама Нелидова, — и видела, как вы удивлены поступком, в котором нет ничего не совместного с тою привязанностью и глубокой благодарностью, которые я питаю к вашему другу, и которых ни разлука, ни время не могут ослабить… Я вас прошу, однако, принять в соображение, что согласно с моим постоянным образом мыслей и моим постоянным желанием окончить свои дни в том мирном убежище, где я получила воспитание, — я не могла найти более удобного момента, чтобы привести свой план в исполнение, как тот, в котором я вижу единственного человека, привязывающего меня к моему месту, в спокойном состоянии, после того, как он, так сказать, принудил других признать, что он думал только о их счастии и спокойствии, так что они не могут уже заподозрить его мотивов или сомневаться в его принципах. Впрочем, мой дорогой князь, присутствие такой мало полезной подруги, как я, важно ни для кого. Я слишком хорошо себя знаю, чтобы не чувствовать, как мало я значу во всех отношениях. Мои друзья могут придавать мне некоторую цену лишь вследствие искренности моих чувств к ним»[55].
В дальнейших письмах своих к Куракину Нелидова делается, однако, более откровенною и находит новые, неожиданные причины жалеть о неудаче своей попытки удалиться от двора: она замечает, что характер великого князя с каждым днем становится хуже, и что постоянная борьба с его раздражительностью ей становится не под силу. «Различные сцены, которые происходят у меня пред глазами, — писала она, — для меня так непонятны, что я вижу, что сердце этого человека — лабиринт для меня. Я не сделаю ничего, чем бы я боялась скомпрометировать своих друзей, но я решилась, и даю в том клятву пред Богом, сделать вторую попытку удалиться от двора»[56]. В начале 1793 года, Павел, по неизвестной причине, как оказалось потом, под влиянием «Ивана», то есть Кутайсова[57], разгневался на своего «тридцатилетнего друга», то есть Александра Борисовича Куракина, приехавшего из своего имения на короткое время в Петербург, выставляя предлогом, что он не представился ему тотчас по приезде. Усилия Нелидовой помирить друзей, которые, вместе с тем, были и ее друзьями, оставались безуспешны, и Мария Феодоровна имела право писать Плещееву в это время: «Скажите, мой добрый Плещеев, что такое происходит? Я вижу только печальные лица. Маленькая (то-есть Нелидова), имеет скорбный вид и в дурном настроении духа; супруг мой также сумрачен, и таким он является даже по отношению ко мне. Я замечаю, что есть нечто, что волнует его внутренне. Он часто спорит с маленькой; все это наводит такое стеснение и уныние на наше общество, что никто не открывает рта. Я предполагаю, что великого князя что-то мучит, но не сумела определить, что именно; сознаюсь, что это очень беспокоит меня, хотя я и стараюсь сохранить спокойный вид. Мне кажется, что Куракин на дурном счету; в конце концов, мы уже не видим счастливых»
