Театр | страница 66

Эдип. Я еще на земле.

Иокаста. Ты на краю земли…

Креонт. Он говорит с тенями, он бредит, у него горячка, я не могу позволить этой девочке…

Тиресий. Они под надежной охраной.

Креонт. Антигона! Антигона! Слышишь, я тебя зову?

Антигона. Я не хочу к дяде! Не хочу! Не хочу оставаться дома. Папочка, папочка, не покидай меня! Я поведу тебя, дорогу укажу!

Креонт. Неблагодарная порода!

Эдип. Нельзя, Антигона. Будь умницей… я не могу взять тебя с собой.

Антигона. Можешь! Можешь!

Эдип. И ты оставишь Исмену одну?

Антигона. Ей надо быть с Этеоклом и Полиником. Уведи меня, умоляю! Умоляю тебя! Не оставляй меня одну! Не оставляй меня у дяди! Не оставляй меня дома!

Иокаста. Такая гордая малышка. Она воображает, что будет твоим поводырем. Не надо ее разуверять. Возьми ее с собой. Я все устрою.

Эдип. О! (Подносит ладонь к голове.)

Иокаста. Тебе больно?

Эдип. Да, голова болит, затылок. И руки. Как ужасно!

Иокаста. Пойдем к фонтану, я омою твои раны.

Эдип (почти без сознания). Мама…

Иокаста. И надо же, кошмарный этот шарф и жуткая булавка. Как я и предсказала.

Креонт. Это не-воз-мож-но! Я не дам этому безумцу просто так уйти с Антигоной. Я обязан…

Тиресий. Обязан! Они тебе больше не принадлежат. И не в твоей они власти.

Кроит. Кому, кому они принадлежат?

Тиресий. Народу, поэтам, чистым душам.

Иокаста. В путь! Держись крепче за платье… не бойся.

Они отправляются в путь.

Антигона. Пойдем, папочка, пойдем скорее отсюда…

Эдип. Где начинаются ступени?

Иокаста и Антигона. Сначала нужно перейти площадку…

Исчезают… Мы слышим, как Антигона и Иокаста говорят хором, слово в слово.

Иокаста и Антигона. Осторожно… считай ступени… один, два, три, четыре, пять…

Креонт. Допустим, они выйдут из города, кто приютит их, кто примет под крыло?

Тиресий. Слава.

Креонт. Скажите лучше, стыд, бесчестие.

Тиресий. Кто знает?

Столько произошло чудес с тех пор, как Расин писал свои предисловия, считая, что шедевры нуждаются в защите, столько чудес вошло в жизнь и освободило театр от правил, которые ограничивали его со всех сторон — или, вернее, обязывали таких, как Расин, не назначать себе границ самим, а выступать в качестве моралистов, что я считаю полезным для 1937 года иной род предисловий.

Голгофы, на которые всходили наши учителя, не превратились в места народных гуляний.

Голгофа перемещается, вот и все. Всегда приходится восходить на нее заново, может быть, не так одиноко, но по-прежнему в пустоте и под глумления.