Было без четверти восемь, но даже в этот ранний час солнце в спальне так слепило, что было трудно открыть глаза. Он сказал, что идет, а сам уткнулся в подушку.
В половине девятого мать снова позвала его.
- Отец давным-давно ушел, - сказала она. - Ты же обещал сегодня встать рано.
Но он отдернул плечо - показать, как ему противно ее прикосновение. Весь последний год в нем нарастала ненависть к матери.
- Иду, иду! - буркнул он сердито. - Уходи и оставь меня в покое.
Когда она закрыла за собой дверь, он нарочно повернулся на другой бок. Будет надоедать - ничего от него не добьется, пусть так и знает. Но через некоторое время он поборол раздражение - никуда не денешься, придется просить у нее денег - и поднялся. Мать, уже в пальто и шляпе, поставила перед ним завтрак - чтобы сэкономить на масле, она поджарила ломтики хлеба. Малышка лежала в коляске. Остальные дети жили сейчас у замужней сестры матери, в деревне. Он сказал:
- Сегодня мы едем на пикник. Дашь мне полкроны?
- Полкроны, - повторила она удрученно. - Я ведь дала тебе деньги на карманные расходы в субботу.
- По-твоему, полтора шиллинга - это деньги? На минуту она смешалась. Потом предложила:
- Может, попросишь у кого-нибудь велосипед?
- Мы собрались в Брей, - сказал он. - Все едут трехчасовым поездом.
- Но ведь можно встретиться с ними прямо там?
Встретиться с ними там? И объяснить, что со школой покончено, да вот работу никак не найдет, и поэтому - что поделаешь? - в карманах всегда пусто. Он швырнул хлеб через стол.
- Оставь себе свои паршивые полкроны, - сказал он, встал и пошел в ванную.
- Майкл, - крикнула она вслед. - Ты же знаешь, были бы деньги, я бы тебе дала.
Он не ответил. Мать с обидой выкрикнула:
- Я ведь дала тебе два шиллинга на той неделе.
Но он громко хлопнул дверью. А позже услышал, как мать сама спустила коляску по лестнице.
Майкл запихнул книгу обратно в карман. Солнце висело над высокими домами, над летней толпой и пекло его непокрытую голову. Даже под полосатыми маркизами у магазинов на Графтон-стрит было невыносимо жарко. В воздухе пахло кофе, хотелось есть, корзины цветочниц пестрели красными и желтыми цветами.
Неподалеку от парка святого Стефана две девчонки на велосипедах взглянули на него с интересом. Одна - лакомый кусочек, но Энн все равно лучше. Об Энн он так никогда бы не подумал. Энн Фокс лучше всех. Она не такая, как другие.
Она бы не вела себя, как... нет, нет, она бы ничего такого себе не позволила. Но если он не поедет в Брей, возможно, провожать ее увяжется Дорган. Дорган легко сходится с девчонками, и если он узнает, что ему нравится Энн, обязательно сам за ней приударит. Такие штучки Дорган любит. Он мастак приврать ребятам о своих "подвигах" и преподносит все так, что не хочешь, а поверишь. Пусть только сболтнет что-нибудь про Энн, подумал Майкл, шею ему сверну. Все, конечно, подумают, что это он от зависти, но при чем тут зависть? Просто Энн ничего такого себе не позволила бы. Она хорошая девчонка, и он ей тоже нравится. Как она смотрела на него вчера на крыльце, как закидывала назад голову, чтобы была видна ее нежная тонкая шея, как смеялась его словам, всем видом показывая - ей с ним интересно. Так хорошо было стоять вчера на высоких ступеньках под золотисто-зеленым вечерним небом, подернутым облачками, и договариваться о встрече. И вот все летит кувырком из-за несчастных двух с половиной шиллингов.
