— Да, да, — шептал чиновник.
— Унесите меня прочь, сожгите, пусть пламя поглотит меня. Положите меня в катакомбы книг, замуруйте меня книгами, залейте известковым раствором из книг и спалите нас вместе.
— Будьте покойны, — шептал чиновник.
— Я умираю, — сказал мистер А.
— Нет, нет.
— Умираю! Вы уносите меня прочь.
Носилки двигались. Его сердце слабело и все тише стучало в груди.
— Через минуту меня не станет.
— Успокойтесь, прошу вас.
— Все пропало навеки, и никто не узнает, что всё это когда-то существовало. Темные ночи, По, Бирс и все мы. Все, все погибло.
— Да, — сказал чиновник в проплывающей мимо темноте.
Раздался треск пламени. Комнату выжигали по науке — управляемым огнем. Разбушевался огненный ветер, раздирающий внутренности ночи. Он видел, что книги взрываются, как множество черных зерен.
— Ради всего святого, Монтрезор!
Поникла осока. Огромная древняя лужайка комнаты раскалилась и задымила.
— Да, ради всего святого, — пробормотал чиновник.
— Отличная шутка, ей-богу! Отменный розыгрыш! Вот смеху-то будет, когда вернемся в палаццо… за бокалом вина! Пойдемте…
В темноте чиновник от санитарии промолвил:
— Да. Пойдемте.
Мистер А. канул в пуховую тьму. Черную, безвозвратную. Он слышал, что его пересохшие губы, не переставая, твердят все ту же мысль, а его престарелое сердце перестало стучать и похолодело в груди.
— Requiescat in pace.
Ему чудилось, что он замуровывает себя в стену бессчетным количеством книг-кирпичей.
Ради всего святого, Монтрезор!
Да! Ради всего святого!
Он провалился в рыхлую тьму и, прежде чем все почернело и пропало, слышал, как его пересохшие губы шепчут одну-единственную мысль, а его сердце прекратило беззаконное действие в его груди.
— Requiescat in pace! Покойся с миром!
1947
