Он едва осмеливался взглянуть на девушку. Чтобы не поддаться искушению, он смотрел на руку, вцепившуюся в него. На ее пальцы с красными ногтями, на два кольца одно подарила ей бабушка, второе она сама купила за двадцать долларов на блошином рынке в Мистике… И эта кожа оливкового оттенка…
Стоуни поднял взгляд и уже не мог отвести его, как только увидел ее глаза, эти черные бриллианты, освещенные изнутри солнцем, изгиб губ, покрытых (мостящей алой помадой…
— Нужно? — переспросил он, стараясь, чтобы голос звучал весело и непринужденно.
Он все еще любит ее. Он чувствовал это. Знал, что любит. Но еще он знал, что ребенок означает крах мечты о другой жизни, мечты о лучшем будущем, которого у нею уже не будет. А будет вот что: он пойдет работать на консервный завод или на траулер, как его отец, насквозь провоняет рыбой, будет возвращаться домой, в какую-нибудь жалкую квартиру или, того хуже, на шестьдесят третье шоссе, в район трейлеров, прозванный в народе «карающей десницей Господа», потому что этот квартал неизменно смывало во время частых летних ураганов. Родится еще один ребенок, уже годам к двадцати Лурдес состарится, а он так и останется в тюрьме, которую сам себе выстроил.
Но все равно Стоуни любил ее и хотел придумать для них обоих иной исход. Он вышел следом за Лурдес на улицу, и они присели на бетонные ступени перед площадкой, где девятые классы занимались гимнастикой.
Лурдес втиснула свою ладонь в его руку.
— Ты боишься всего этого, да?
Он пожал плечами.
— Я знаю, что люблю тебя. Это точно.
Она прижалась к нему, поцеловала в щеку.
— Отлично. Я тоже тебя люблю.
Пауза. Она отпустила его руку.
— Что-то тебя не было видно в последние дни.
Он снова пожал плечами.
— Накопилась куча дел.
Стоуни явственно ощущал что она дрожит, хотя они не прикасались друг к другу.
— Я сегодня кое-что выяснила.
— Что же это?
— Я ошиблась.
— Что?
— Это была просто задержка. Вот и все.
— Ты хочешь сказать…
— Да. Это не то, что мы подумали. Что я подумала, — поправилась она.
Первый раз за всю неделю Стоуни снова взглянул в ее глаза. Он чувствовал себя негодяем. Стоуни был счастлив, но что-то в глубине души не позволяло ему радоваться. Он выказал свою истинную природу. Жалкий трус. Дрисливый цыпленок. Лурдес прикрыла глаза ладонью, но от солнца, а не от его взгляда. Ему хотелось, чтобы она улыбнулась. Чтобы улыбнулась и обвила его руками.
— Кажется, ты здорово перетрусил, а? — сказала она.
— Нет. — Он покачал головой, обнимая ее. — Кажется, я был просто в ужасе. Ну, понимаешь… не знал, что теперь делать.
