– Погляди-ка вон на ту, что стоит перед бассейном с золотыми рыбками! – толкнул Декрий Кальпурний локтем своего соседа Тита Прокула. – Это, случайно, не жена одного из ваших преторианцев?
– Не думаю, – отозвался Трогус, – я, во всяком случае, никогда не встречал ее. Судя по изысканным манерам, она, скорее, принадлежит к многочисленным азеллам, выискивающим здесь добычу.
– Жаль, – проговорил Кальпурний. – Самым прелестным женщинам всегда приходится платить. Я уж не говорю о том, что они еще и удовольствие при этом получают!
Азеллами именовались в Риме представительницы самой древней в мире профессии. Официально вход в эти термы им был запрещен, но с тех пор, как Агриппа, зять божественного Августа, отменил плату, взимавшуюся с купающихся, здесь больше не было ни кассиров, ни контролеров. Да и кто решился бы с уверенностью сказать, к какому разряду следует причислить ту или иную женщину, если принять во внимание, что многие родовитые римлянки по своему поведению мало чем отличались от шлюх из лупанариев?
– Готов спорить, что это одна из них, – сказал Прокул. – Поглядите только, как она вертит бедрами.
Теперь в разговор включился и сенатор Вергилиан.
– И впрямь роскошная женщина. Я готов был бы пожертвовать ради нее пурпуром своей тоги.
– Кто же станет жертвовать почетным пурпуром ради какой-то женщины! – возмутился Прокул, самый младший из пятерых. – Гораций прав был, сказав: «С какою горечью все вновь и вновь мы пьем из родников любви».
– Не говори мне о Горации! – проворчал голый сенатор.
– Он величайший из наших поэтов! – горячо возразил Прокул.
– Возможно, – ответил Вергилиан. – Он много писал, но, увы, мало что делал. Сладко и почетно умереть за отечество, сказал он. Я одобрительно отношусь к этим словам. Однако, когда ему единственный раз в жизни пришлось участвовать в бою, он бросил свой щит и бежал. Это я нахожу уже менее заслуживающим похвалы.
– Он поэт!
– Он мастер болтать языком. Так же как наш Сенека. Император правильно поступил, отправив его в ссылку. Нельзя же проповедовать простую жизнь, только и занимаясь при этом умножением своего богатства.
– Сенека говорит, что лишь философ вправе быть богатым, потому что лишь он один в состоянии соразмерить свои возможности со своими потребностями.
– Чушь! – рассмеялся Вергилиан, и все пятеро проводили взглядами обнаженных красавиц, исчезавших за обрамляющими вход колоннами.
Сульпиций Руфус, до сих пор интересовавшийся разговором заметно меньше, чем обнаженными женскими телами, откашлялся, а затем недовольно произнес:
