– Римляне, дети мои, выслушайте меня! – несколько раз пришлось выкрикнуть ему. – Я счастлив собрать вокруг себя столько выдающихся людей и иметь возможность назвать их своими друзьями. Как вы знаете, Рим пережил уже свои лучшие времена. Походы против Британии, Германии и Армении потребовали огромных расходов. Снабжение города питанием оставляет желать лучшего, даже если император и полагает, что заплесневевшее зерно лучше выбрасывать в Тибр, чем раздавать бедным.
– Долой Нерона, долой Рыжебородого! – послышались пьяные голоса.
– По этим причинам, – продолжал Ферорас, – мне также становится все труднее собирать необходимые средства. Для того чтобы и другие имели возможность пользоваться полученными у Ферораса кредитами, я вынужден просить вас, собравшихся здесь, как в этом году, так и в дальнейшем, погашать ежегодно десятую часть причитающегося с вас долга…
Дальнейшие слова банкира были перекрыты всеобщим воплем:
– Живодер! Лихоимец! Предатель!
Одни грозили Ферорасу кулаками, другие же смотрели на него в пьяном остолбенении.
Прошло несколько минут, прежде чем страсти немного улеглись, но худшее было еще впереди. Ферорас продолжил свою речь:
– Это, дети мои, я делаю для вашего же блага. Деньги будут все дорожать, а потому и мне придется повысить ставки. Тем, кому прежде насчитывалась десятая часть, придется в будущем платить пятнадцать процентов годовых…
– Смерть кровопийце Ферорасу! – вскричали теперь должники. – Пусть удавится он своими деньгами!
В Ферораса швыряли фруктами, куриными ножками и кусками рыбы, а он лишь, широко улыбаясь, повторял:
– Но, дети мои!..
Трое мужчин за одним из дальних столов поближе сдвинули головы. В отличие от других, изливавших свой гнев в громких криках, они разговаривали тихо, поглядывая по сторонам. Эвмольп, рослый мужчина с темными кудрями и густыми мохнатыми бровями, одним глотком осушил кубок, со стуком поставил его на мраморный столик и презрительно прошипел:
– Деревья в своем саду он поливает вином, собаки его жрут из серебряных мисок, а Мариамна, жена его, лишь единожды надевает каждое из своих платьев. А кто оплачивает все это? Мы, друзья, только мы!
– Его образ жизни – истинное святотатство, – согласился Теренций Понтик, седовласый худощавый мужчина, знавший, несомненно, лучшие времена. – Разве не святотатство – повышать на целую половину процентные ставки? Да покарает его Меркурий!
– Долго придется ждать, пока Меркурий услышит тебя! – проговорил Педаний, третий из мужчин, возлежавших за этим столиком. Он был известным торговцем, поставлявшим римлянкам лучшие из тех, что были в мире, ткани. Однако все его торговое дело было создано на деньги, взятые в долг у Ферораса, так что теперь, хотя об этом никто не знал, практически принадлежало ростовщику. – Не знаю, как я буду выплачивать такие высокие проценты, я уж не говорю о возвращении самого долга, – пожаловался он. – Если я повышу на треть цену финикийских тканей, оборот сразу же снизится больше чем на половину. Мне только в Тибр остается броситься.
