Вителлий покраснел. Давно уже никто так неуважительно и в то же время метко не отзывался о нем.
– Или я ошибаюсь? – спросила Поппея.
– Нет, нет, – тихо ответил гладиатор. И после короткого раздумья добавил: – Спасибо, Поппея.
– За что?
– За правдивые слова! – ответил Вителлий. – Кто сегодня говорит в Риме правду?! У каждого на уме только собственная выгода. Говорят о любви, а имеют в виду похоть. Говорят о благочестии, а думают о прибыли. Больше всего следует бояться тех, кто именует себя твоими друзьями, и даже Сенека, проповедующий добродетель, делает это ради денег. Все в Риме поставлено с ног на голову. Если женщина говорит «нет», это означает «да», и чем больше у кого-то долгов, тем большим он пользуется уважением. А император, который мочится на изображения богов, все же считается божественным. О, что же это за город!
Окружающие начали уже шушукаться насчет доверительной беседы, которую, похоже, вели между собой Поппея и Вителлий. Со времени смерти Мессалины Поппея была женщиной, привлекавшей наибольшее внимание римлян, замешанной во многих скандалах и загадочной, словно сфинкс, благодаря неясным отношениям, связывавшим ее с самим императором. Похоже, что Ферорас сумел добиться эффекта, к которому так искусно стремился.
– Твои слова нравятся мне, – после короткого раздумья проговорила Поппея. – Ты говоришь совсем иначе, чем все остальные.
В это мгновение к ним подошла Мариамна и, хлопнув в ладоши, приказала рабам:
– Вина для Поппеи и Вителлия!
Она хотела избавиться от чувства ревности, с которым уже некоторое время наблюдала за этой парой. Вителлий, однако, не отрывал неподвижного взгляда от молодого человека, стоявшего рядом с одетым в пурпурную тогу сенатором. Поначалу женщина приняла этот неподвижный взгляд за признак смущения, но тут же Вителлий, не отводя взгляд от незнакомца, спросил:
– Мариамна, кто этот человек, стоящий рядом с сенатором?
– Насколько я знаю, это номенклатор сенатора Криспа.
– А его имя?
– Лишь богам ведомо, – засмеялась Мариамна. – В конце концов, это он здесь для того, чтобы называть своему господину имена других гостей.
Вителлий поставил кубок и начал прокладывать себе дорогу сквозь плотную толпу гостей. Чем ближе он подходил к сенатору и его слуге, тем резче и безжалостнее отодвигал в сторону всех, оказывавшихся на пути. Ни сенатор, ни его номенклатор не замечали приближения Вителлия. В паре шагов от них Вителлий остановился, еще раз присмотрелся к молодому человеку, а затем произнес не в полный голос, но достаточно громко, чтобы каждый в притихшем атриуме мог его услышать:
