И тут мое внимание привлекло пугало.
Ловко.
Все в этом саду было аккуратно подрезано, пострижено, ухожено, все сорняки выполоты, и только пугало не вписывалось в эту идеальную картину, царапая глаз заплатой из мусора и кусочков ткани, соединенных проволокой и бечевкой. Руки и ноги были сделаны из обрезков полихлорвиниловых труб, на каждом из них висели соединенные рыболовной леской пластинки из алюминиевой фольги. Выглядели эти пластинки так, словно сначала по ним проехал трактор, а потом их пожевала газонокосилка. И развешаны они были кое-как, бессмысленно и бездумно. Голову несчастного страшилы изображал вертящийся медный флюгер. Некогда круглый, как вентилятор, он был согнут и помят и напоминал леденец. Скошенная набок голова держалась на плечах только за счет плотной обмотки серебристой клейкой лентой. Белая футболка на груди была порвана – ровно в том месте, где положено быть сердцу.
Я поднял глаза и скользнул взглядом по силуэту стены. В нескольких дюймах над ней, на грубо оструганных брусьях, стояли шесть разнокалиберной формы ящиков. Рассмотреть их в темноте было трудно, но под определенным углом – например, с уровня поля – брусья и ящики напоминали прожектора на осветительных вышках. Я поднялся на стену и, раздвинув нависающие ветви дуба, приблизился к первому ящику. Кормушки для птиц, полные корма.
Может быть, Одри и скрывалась от мира, но тот, из которого вышла, она не забыла, и потратила немало времени – лет десять или больше, – воссоздавая один-единственный миг.
Миг, когда весь мир был обещанием и возможностью.
Я сидел, свесив ноги, дивясь на созданный Одри мир, когда ухо уловило скрип распашной калитки. Женщина шла быстро, деловито, не останавливаясь, чтобы вдохнуть цветочный аромат, сбивая на ходу бутоны. В руках у нее была какая-то палка. Тьма почти скрыла женщину, и несколько раз я терял ее из виду в тени фиговых деревьев. На мгновение она исчезла в эндовой зоне, но тут же появилась под Родди, пересекла красную зону, прошла через защиту и направилась к центру поля. Походка быстрая, решительная, твердая и знакомая.
Седьмой класс, национальный чемпионат, четвертая четверть. Мы проигрывали шесть очков. До конца восемнадцать секунд. Их защита выстроила довольно надежный блиц, а моя атакующая линия пребывала в полной растерянности и не знала что делать. На позиции внешнего лайнбекера у них стоял парень по фамилии Брукс, который позже десять лет отыграл в профессиональных командах. Но прежде чем уехать в Даллас, он успел оставить свою метку на мне и отметиться в серии. Каждый раз, когда я поворачивался, этот парень встречал меня лицом к лицу, и я оказывался на спине. В четвертый раз он вынес меня в предпоследней встрече. Я смотрел вперед, выискивая взглядом открытого игрока, и тут он ударил меня исподтишка. Помню, что услышал голос диктора: «Райзина выключили. Райзина выключили». Я не знал собственного имени, не говоря уже о том, что не знал, какая идет четверть, но понимал, что должен подняться до того момента, как на поле выбегут тренеры. Вуд подхватил выроненный мной мяч, и мы провели еще одну атаку, перехваченную, к сожалению, в эндовой зоне. Не самая лучшая моя попытка. Поднявшись – не только с земли, но и с меня, – Брукс исполнил нечто вроде танца, сопровождая его жестами в сторону наших болельщиков, и направился к своему хадлу, чтобы отдать дальнейшие указания. Однако на полпути его сразила стрела, выпущенная от нашей боковой линии. Торжествующую вертикаль словно ножом срезала стремительная горизонталь. Столкновение закончилось для Вуда падением и потерей шлема, но скорее добавило сумятицы, чем нанесло вреда. Когда пыль рассеялась, судьи стащили Одри с его груди, по которой она колотила кулачками, а затем под бурную овацию ста двадцати одной тысячи зрителей, поднявшихся на ноги, убрали из игры. Два полицейских, смеясь, вывели Одри с поля, так что концовку она досматривала из ложи прессы, где ее встретили с распростертыми объятиями. После матча один из репортеров назвал ее коатой, паукообразной обезьянкой. Прозвище приклеилось. Позднее Брукс назвал этот эпизод одним из самых запоминающихся во всей своей футбольной карьере, а годом позже мы с Одри сфотографировались с ним, когда я смог убедить ее, что он хороший парень.
