— Что все это означает? — спросила Фьора.
— То, что этот человек парализован, — ответил Деметриос. — Удивительно, что он еще может говорить.
Как это случилось?
— Год тому назад он упал с лошади, — сказала мадам Мадлен с таким удовлетворением в голосе, словно она сама была причиной и действующей силой, вызвавшей этот несчастный случай. — С тех пор я наконец стала по-настоящему жить. Кончились годы рабства и унижений! Теперь я в замке хозяйка! Благодаря богу и вам мне вернули внучку, а наше старое жилище снова преобразится! Отныне мы сможем, наконец-то, жить в радости.
— Ты сошла с ума! Хочешь обесчестить наше имя, пустив под кров дочь этой презренной… Но ведь эта дама с кинжалом — тоже твоя внучка!
— Я отлично знаю, кто она! Я еще не забыла имя флорентийского торговца, о котором мне говорил добрый отец Шаруэ.
— А у тебя нет желания тоже оставить ее у себя? Она ведь ненавидит меня всей душой, и однажды я смогу заставить ее освободить меня.
— Не я не желаю оставить ее у себя, — сказала Мадлен с внезапной грустью, — а она не желает остаться. Она слишком красива и жизнелюбива, чтобы жить в этом мрачном доме. Но я искренне надеюсь, что она не забудет навсегда свою бабушку, которая отдаст и ей часть своего сердца.
Она протянула руки, и Фьора бросилась в ее объятия со слезами на глазах:
— Я тоже не забуду вас! Несколько минут назад я завидовала Маргарите.
— Трогательная семейная сцена! — проговорил де Бревай, скрипя зубами. — Какая прекрасная картина!
А меня вы забыли? Не хотите ли меня поцеловать? Мне всегда нравилось, когда меня ласкали красивые девушки. Я даже порой сожалел, что не пытался заигрывать с этой красивой мерзавкой Мари, раз она не стеснялась спать со своим собственным братом. Почему бы и не со мной?
Деметриос схватил за руку взбешенную Фьору, которая готова была наброситься на старика. Он вырвал у нее кинжал, затем, обернувшись к де Бреваю и не отпуская руки Фьоры, произнес твердым голосом:
— Вам бы это не удалось, мессир! Фьоре следует признать, что месть в отношении вас принадлежит господу богу. Его месть ужасна, но вы ее целиком заслужили. Пусть имя его будет благословенно! Пойдем, нам пора ехать.
Один за другим они покинули круглый зал, а старый Обер встал рядом с парализованным хозяином, чтобы верно нести свою вахту. Последняя картина, запомнившаяся Фьоре, — бородатое лицо со сверкающими от гнева глазами, из которых текли слезы.
Они тронулись в путь в полуденную июльскую жару. Кругом стояла тишина, когда вдруг в чистом небе они увидели разряд молнии.
