– Я по-прежнему верую в Господа, – говорит пастор, – но не в того, который одобряет жертвоприношения.
Лев со слезами на глазах спрашивает себя: а сам он смог бы сохранить веру в жадного до жертв Господа? Он не отдает себе отчета, что у него, Льва, такого выбора не было.
Когда они в первый раз пришли в тюрьму для проведения бесед, им предложили заполнить анкету. Дэн, которого больше никто, кроме Льва, не называет пастором, определил себя как внецерковное духовное лицо.
– Так что у нас за религия? – спрашивает его Лев каждый раз, как они вступают на территорию колонии. Это у них такая дежурная шутка. Каждый раз пастор Дэн отвечает по-разному:
– Мы пятоподзадники, потому что даем пяткой под зад обману и лицемерию.
– Мы умиши, потому что набрались ума.
– Мы гнустики, потому что гнем свою линию, несмотря ни на что.
Но больше всего Льву нравится: «Мы левиафаны, потому что для нас самое главное – то, что случилось с тобой, Лев».
От этих слов мальчику становится неловко, но все же он гордится тем, что находится в самом сердце духовного движения, пусть и насчитывающего только двух приверженцев – его самого да пастора Дэна.
– Но ведь Левиафан – это большое и страшное чудище? – уточняет Лев.
– Да, – соглашается пастор Дэн, – будем надеяться, что ты никогда таким не станешь.
Конечно, не станет он большим и страшным чудищем. Если на то пошло, то Льву ничем большим стать не суждено. Никогда. Он ведь неспроста не выглядит на свои четырнадцать. В течение нескольких недель после поимки ему пытались очистить кровь и делали одно переливание за другим; но взрывчатый раствор все равно нанес организму непоправимый вред. Несколько недель Льва с ног до головы кутали в толстый марлевый кокон. Точь-в-точь мумия, только руки широко разведены в стороны и зафиксированы, чтобы он не взорвал себя.
– Да тебя распяли! Вернее, распялили, как чучело на палке, – говаривал пастор Дэн, но Льву эта шутка не казалась смешной.
Лечащий врач скрывал презрение ко Льву под маской холодной клинической объективности.
– Даже если мы очистим твой организм от химикалий, – сказал он мальчику, – они все равно возьмут верх. – Он горько усмехнулся. – Жить ты, правда, будешь, и тебя никогда не разберут. Ты до того навредил всем своим органам, что они потеряли всякую ценность.
Его рост и физическое развитие остановились. Тело его навсегда останется как у тринадцатилетнего. Такова плата за то, чтобы быть Хлопком, отказавшимся хлопать. Единственное, что у него по-прежнему растет, – это волосы, и Лев решил их отращивать. Он никогда больше не будет тем аккуратно подстриженным и легко управляемым пай-мальчиком, которым был когда-то.
