Самодвижение материй
с живою искрою игры...
"Давид" ваялся изнутри.
Шестое чувство - чувство меры,
Плоды познания незрелы.
Стремленье о семи главах,
сомненья на семи ветрах.
Шестое чувство - чувство меры.
Преодолей пустоту
ФОТОВЫСТРЕЛ
В клубе фотолюбителей его прозвали Курок. Поначалу в насмешку, имея в виду больше курицу, но в мужском роде.
Курок - в возрасте от тридцати до сорока лет, он мал ростом, горбат, голова висит на плечах, и выражение лица птичье, как будто смотрит он в обе стороны сразу-ну точно вспугнутая курица. Одно слово - Курок.
Но это было раньше; со временем насмешливый смысл прозвища улетучился. Это когда мы увидели его потрясающие слайды, удивительные этюды. Вот тогда прозвище Курок зазвучало по-новому: на взводе, не смотрит срезает. Когда берет натуру, аппарат вскидывает, точно лазер, замирает, подавшись вперед внезапно вырастающей шеей; горб выпячивается и торчит, как стабилизатор или противовес. Снайпер!
Жил Курок на склоне горы во втором этаже старого санатория. В его же распоряжении была мансарда-курятничек с островерхой крышей, крытой квадратами бело-голубой жести. Тут помещалась его мастерская, куда он попадал прямо из комнаты но узкой деревянной лестнице.
В самой комнатке - ни одной фотографии; книжная полка, телевизор, любимое кресло напротив высокого аквариума, горит уютный зеленый свет и булькает компрессор. Рыбки пасутся в сонноц зелени и кажутся существами иного мира, иных измерений, иной красоты.
Женщины в доме нет. Чай Курок готовит сам, заваривая в стеклянном чайничке. Расставит граненые стаканы, плюхнется в кресло и осклабится.
Курок любит пофилософствовать на популярные темы. Я не могу серьезно слушать его. Но слушаю почему-то.
- Был я неделю назад в картинной галерее... Смотрел полотна Рембрандта. - Поднимет стакан, смотрит, как ломается ложка в янтарной жидкости. - Потрясающий мастер... Как он искал свет! - Поставит стакан, задерет голову. - Если бы ему фотоаппарат!..
Не удержусь:
- И Рембрандта не стало бы.
Осклабится, поднимется, подойдет к аквариуму, постучит пальцем по стеклу. Рыбешки - разноцветные, длинные, тонкие, треугольные - кинутся к стенке, сгрудятся, выстроятся - ну словно капелла.
Повернется и скажет:
- Красота не имеет права жить.-И, отвечая на мой вопросительный взгляд, добавит: - Потому что жить может и уродство.
Я, сбитый с толку парадоксом, не сразу соображаю, что не обо мне речь.
"Ты живешь, и я живу", - думается мне, и жалко горбуна, но не мягкой, а раздражающей жалостью.
