В этих-то разрывах и возникает состояние озадаченности: мы теряем ощущение «понятности», не знаем, что нам делать, – возникает некая пустота, невесомость, «нехватка».
И единственный конструктивный способ действия в такой ситуации – это запросить недостающую информацию. То есть в нас возникает вопрошание, способное дать нам новые «факты» реальности, которые можно будет использовать для следующей, более эффективной реконструкции[89]. «Мышление» ли это, как мы обычно себе его представляем? Нет, конечно. Так ли все происходит (или может происходить, если мы соответствующий навык у себя сформируем) на самом деле? Да, безусловно.
«Мышление», таким образом, это не только не «личность», но даже не какая-то «конструкция», обладающая «плотью и кровью», а лишь такой вот жест, серия жестов – один, другой, третий: порвать, ощутить нехватку, обратиться за фактами. Но что об этом можно сказать? Как это может быть выражено в языке? Это, по существу, такой же навык, как, например, ходьба или жевание, и его всегда можно назвать в языке, но номинация лишь фиксирует элементы некоего процесса. Сам процесс оказывается «между», а то, что мы хотим сказать, всегда скрывается между слов, но мы этого не замечаем. Не замечая, мы верим своим словам так, будто бы они означают то, что как бы призваны означить, и мы оказываемся в западне, устроенной нашими нарративами.
Собственно, по этим причинам я и настаиваю на том, например, что «озадаченность» (состояние озадаченности) и «решение задачи» (как описание некого действия) – не одно и то же, а наличие «нехватки» еще не означает, что у него – нашего мышления – вообще есть эта опция – «иметь цель». Но подобные ошибки возникают постоянно: мы не замечаем определяющий наше мышление жест и тут же бросаемся на поиски подходящего, как нам кажется, нарратива – пытаемся как-то рационализировать происходящее, говорить о мышлении так, как если бы речь шла о системе обучения, формальной логике, аналитическом подходе и других социальных практиках, что, конечно, совершенно неверно.
Короче говоря, мы заложники историй (если не сказать – сказок) о мышлении. Если же мы все-таки зададимся вопросом о том, что происходит на самом деле, когда мы действительно думаем, то окажется, что все эти аналогии никуда не годятся. Более того, если мы внимательно приглядимся, то поймем, насколько подобные сравнения нелепы.
Думая о мышлении, будучи в плену подобного рода нарративов (метафор, аналогий, схем), нам кажется, что «задачи», которые решает наше мышление, выглядят подобно задачкам из школьного учебника, где «всё дано», и все, что дано, – это ровно то, что нужно, чтобы найти правильный ответ: поезд вышел из пункта «А» в пункт «В» в 17.30, скорость такая-то, расстояние такое-то, когда он придет в пункт «В»? Но в подобной ситуации действительное мышление оказаться не может – было бы, по крайней мере, странно, если бы реальность предлагала ему уже решенные по существу квесты.
