Мои первоначальные сомнения: «Могу ли я без особой необходимости просить кого-то помочь с моей затеей?» – девушка-администратор развеяла с улыбкой: «Вы просто посмотрите в его лицо, когда он возьмет Степку на руки, у вас все сомнения отпадут».
«Тепа», – только и сказал великан за всю дорогу до Люблино, широко улыбаясь, будто ему предлагали что-то давно вожделенное. «Тепа», – еще раз произнес он, только с еще большей нежностью, которую трудно заподозрить в таком могучем теле, когда мальчик-колясочник открыл нам дверь.
Степка уставился на нас несколько растерянно:
– Нам же только двадцать шестого на осмотр, Андрюш, ты ничего не перепутал?
– Нет, он ничего не перепутал, это я его попросила, мы едем к маме в больницу. Варя звонила с утра, состояние стабильное, она уже в палате.
Трудно описать выражение его лица… Во всяком случае, мне с трудом удавалось сдерживать слезы. Впервые я порадовалась тому, что лампочка в прихожей такая тусклая. Так, оказывается, легко растрогать этого мальчишку и сделать его растерянным и абсолютно счастливым.
Еще одно выражение – тихого счастья вкупе с непередаваемой нежностью и бережностью мне довелось увидеть пятнадцать минут спустя, когда мальчишечьи руки сомкнулись вокруг богатырской шеи.
* * *
Она плавала в океане. В безбрежном, спокойном, величественном. Они были друзьями – она и океан. Или нет – скорее, она была его дочерью, которую нужно баюкать, любить и беречь. Она точно знала, что он не причинит ей вреда. Ее тело лежало на воде, и можно было не предпринимать никаких усилий для того, чтобы находиться в нем бесконечно долго. Ее будили, а она плакала. Ей казалось, что она теряет его навсегда. «Я это заслужила», – стонала она.
– Заслужила, заслужила, – ласково бухтела Михайловна, – только все равно будем просыпаться. Давай, милая, давай потихоньку.
Когда боль стала возвращаться, она впервые не стала принимать ее как что-то привычное. Жить в океане, который не причиняет тебе боли, в котором можно не бояться, не стараться, не торопиться, не тревожиться, – вот чего она хотела бы теперь.
– Верните мне его, – шептала она.
– Кого вернуть, милая?
– Океан…
– Это уж вряд ли. Больно тебе, что ль?
– Больно… не хочу, чтобы больно.
– Ну этого ж никто не хочет. Потерпи, милая, к утру полегче станет.
Ночью ей приснилась другая его «Мать и дитя» из голубого периода. Он, еще малыш, лет, наверное, трех, тонет в ее объятиях. Она, прикрыв глаза, тонет в нежности и безмятежности присутствия. Пока они вместе, ничего страшного просто не может случиться. Они оба тонут в синеве их покоя. Во сне она с удивлением понимает, что от одиночества и тоски голубого не осталось и следа, лишь затопляющая синь отца-океана.
