— Преследуете?
— Ищу. Когда Адам согрешил и решил скрыться от Бога в Эдемском саду, то Бог вышел на его поиски. Ходил и звал.
— Я не слышал.
— И я когда-то не слышал. Можно присесть?
— Что вы, батюшка, словно нечистая сила, разрешения на все спрашиваете? Садитесь, конечно.
Лев Исаакович присел рядом, достал из внутреннего кармана куртки трубку, вкусно причмокивая, закурил.
— А вам разве курить можно?
— Как моя Еленочка умерла, и я решил принять постриг, я имел счастье некоторое время жить на Афоне. Тамошним уставом курение допускается — многие курят. А у нас не запрещается. Не одобряется, конечно. Но при моем служении, смотрят сквозь пальцы. Уж очень мало желающих на мое место. Трудно с вами.
Максим кивнул.
— Трудно.
— На исповедь не ходите, на литургию — только строем, в голове одна двойная бухгалтерия. Всех забот — то спортзал новый освятить, то оружие благословить. К душе допуска нет.
— Как же вы причащаете?
— Ну, а как же не причастить? Как же вас отпустить на бой и без отпущения грехов, без благословения? Мне же потом вас и отпевать приходится. Я и отпускаю. Просто так. Вот и вам сейчас отпущу.
— Правда?
— Правда. Ступай и больше не греши.
Какое-то время они сидели молча. Лев Исаакович курил, пуская клубы ароматного дыма в чернеющее небо. Максим встал.
— Спасибо, батюшка.
Лев Исаакович молча смотрел на крест печальными еврейскими глазами.
— Батюшка! Грешен.
Максим вернулся к священнику и сел рядом, низко опустив голову.
— Батюшка! Перед войной у меня была связь с одной женщиной.
— Связан человек бывает только с женой. А то, что было у тебя, называется блудом.
Максим кивнул.
— У меня был блуд.
— Каешься?
— Каюсь. — сказал Максим и понял — действительно кается. — Каюсь, — повторил он и почувствовал комок в горле. — Каюсь, — повторил он в третий раз и опустил голову еще ниже, чтобы Лев Исаакович не увидел навернувшихся слез — «подумает еще, что я истерик». Затем на затылок Максима мягко опустилась рука, и Лев Исаакович тихо произнес:
— Отпускаются грехи рабу Божьему Максиму. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Шаркающие шаги священника давно уже стихли, а Максим все еще сидел и плакал, закрыв лицо руками. Страх, который не давал ему покоя последние недели, разжимал свое жестокое кольцо. Сердце медленно освобождалось.
Резко щелкнула рация, и искаженный динамиком голос Ибрагима произнес:
— Перст! Ну, где ты там? Мы уже на стенде подготовки. Давай бегом!
И Максим побежал. Бежалось легко.
