Набросав сверху холмик, он воткнул лопату в ногах. Распятия в доме он не видел и не знал, верующие ли были эти люди или нет. А если верующие, кто? Католики? Протестанты?
Поэтому Максим свел молитву к минимуму — перекрестился и сказал:
— Упокой, Господи.
— Молодец, мальчик!
От неожиданности Максим подпрыгнул на месте и заозирался вокруг в поисках источника голоса.
— Да, ты не бойся…
Из за угла дома вышел темный силуэт и стал медленно приближаться. Пистолет лежал далеко — быстро не допрыгнешь, и Максим не был уверен, что незнакомец позволит ему безнаказанно прыгать за пистолетами. Он стоял, разведя руки в стороны и мучительно соображая, что же сейчас делать.
— Не волнуйся, мальчик. Если бы я хотела тебя застрелить — давно бы застрелила.
По голосу и по все четче видимым деталям приближающейся фигуры Максим понял, что перед ним старая, очень старая женщина. Вооруженная старая женщина.
— Я хорошо стреляю.
Она, наконец, подошла, оперлась на длинное ружье как на клюку и посмотрела Максиму в глаза снизу вверх своими когда-то голубыми, а теперь выцветшими в светло-серый с прожилками оставшегося голубого глазами.
— Русский?
— Мэм, я… — Максим растерянно развел руками.
— Не ври, мальчик. — Старуха глянула исподлобья, — Не порть впечатление. Я не глухая. Ты молился по-русски.
— Я русский.
— Мне кажется мальчик, что ты не из местных. Не из местных русских я имею в виду.
— А тут есть русские? — Максим решил играть в открытую. Старуха ему нравилась. Ну, или почти в открытую.
— Были, мальчик. Целая община русских была. Церковь русская. Кого-то увезли, кто-то смог убежать. Но тебя с ними не перепутаешь. Местные русские так не одеваются. Местные любят свою одежду — такие рубашки вышитые… забавные. И акцента у них почти нет. Я когда была молодая, чуть за одного вашего замуж не вышла. — голос старухи стал тихим, ровным, почти распевным. — Сильно его любила. Красивый был. Не сложилось у нас. Оно и к лучшему, конечно.
— А почему не сложилось?
— Порядки у нас разные. У них в общине порядки жестокие были. И красавец мой этими порядками с детства изувечен был. Любить не умел. Говорил о Боге, о матушке-России, а потом обязательно о том, что вся Земля в ереси, кругом еретики, и только кровью ересь эту смыть можно. Все о войне с Россией мечтал. Их так всех там учили — не столько любить друг друга, сколько ненавидеть всех, кто не такие как они. На том и жили. На ненависти. Испугалась я их. Вышла замуж за другого — за нашего. Вот похоронила его позавчера. Моего Джона.
