— Ich bin nicht ein Faschist! Ich bin nicht ein Faschist! Nicht töten!
В его голосе было столько страха перемешенного с надеждой, что Максим опешил.
— Куда звонил, я спрашиваю?
— Я звонил другу. Он работает тут, в полиции. Я не фашист. Вы понимаете? Я не фашист!
— Ты не фашист. Ты идиот. — Ярость Максима куда-то совершенно неожиданно ушла, оставив после себя усталость и обиду. — Только идиот может не знать, что даже не зная немецкого, русский всегда узнает слова russisch и töten. Всегда.
— До сих пор? — немец был совершенно поражен.
— До сих пор. Снимай штаны.
— Меня зовут Гунтер! — немец неожиданно шагнул вперед и, как-то вопросительно глядя Максиму в глаза, протянул руку для рукопожатия.
— А мне poher как тебя зовут, дружок. Снимай штаны.
Связав немца его же распоротыми брюками, Максим собрался было уйти. Уже повернувшись к автомобилю спиной, он помедлил, затем резко повернулся, подбежал к машине и вытащил из бардачка аптечку.
— Жалко мне на тебя время тратить, но может быть мне это Бог зачтет, когда домой вернусь.
Маским смазал порез на щеке антисептиком и наложил сверху пластырь.
— Ну, пока, Гунтер. Больше мне не попадайся.
* * *
Через километров пять быстрого бега Максим снова вышел на трассу и поднял большой палец. Теперь происшествие с Гунтером казалось ему забавным. Он улыбался.
* * *
Границу между Канадой и Аляской Максим прошел внаглую — обойдя таможенный пункт по реке. Аляска к этому моменту объявила о создании независимого государства. В независимом государстве, как положено, царил бардак. Отменили доллар, но поскольку ничего более оригинального придумать не смогли, ввели аляскинский «золотой» доллар, который непонятно с чем был связан и неясно как обеспечивался. Поэтому прежний доллар ходил по-прежнему как ни в чем не бывало, одновременно с еще десятком самопальных валют. Основной человеческой эмоцией был страх. Люди боялись и, их поступками руководил только страх за себя, своих близких и то имущество, которое они нажили кто честным, кто — не очень, трудом.
Ненависть людей десятилетиями горбатившимися на банки, а затем в одночасье потерявших уверенность в завтрашнем дне, выплеснулась на военных. Военных было обвинить легче всего.
Особенно доставалось отставным. У них при себе не было армейского товарищества и армейской мощи, но зато был патриотизм, выражавшийся зачастую в самых громких формах. Поэтому они открыто шли против новоявленных князьков и против человеческого страха. Поэтому их убивали, вешали, жгли. Стирали с лица земли. Максим видел, проходя маленькие поселки, как горят их дома и как висят их трупы.
