Услышанное глубоко поразило Николая. Он не верил своим ушам. Это же относилось и к нему, и к его сокурсникам в училище; и мысленно с отчаянием он себе повторял: "Как же мы ничего не знали об этом?! Тут что-то не так!" Эта мысль его не покидала, и он еще долго мучительно размышлял о том, почему никто никогда не говорил, что есть такие необыкновенные художественные ценности, почему их не изучают и почему в курсе "Истории искусств" не было и нет такого раздела. Николай еще много интересного почерпнул от настоятеля, узнал, что в 1913 году в Москве проходила первая выставка икон. Она, по словам настоятеля, произвела огромное впечатление, как какое-то открытие красоты, гения нашего народа. Настоятель как бы набирал темп, он говорил уже взахлеб и не мог остановиться. Его суждения были безапелляционными, и он подкреплял их тысячами аргументов. Древнерусское искусство было для него святым. "Реставрация икон,- продолжал он,- показала нам необыкновенной красоты красочное и светлое искусство. Оно оказалось не аскетическим и мрачным, как все думали, а жизнерадостным, ярким, насыщенным, перекликающимся с народным творчеством".
Теперь, когда Николай пополнил свои знания, он неожиданно открыл для себя новый источник художественных исканий. Он понял, что не должно быть никаких подражаний - только изучение пластических принципов. Для себя он сделал вывод о необходимости изучения древнерусского искусства, которое потом оказывало влияние на всю его творческую жизнь.
Немного успокоившись от впечатлений от древнеруссского искусства, он поспешил в дом Пашкова, где размещался Румянцевский музей. Тогда там была выставлена картина Иванова "Явление Христа народу". Он ждал встречи с этой картиной как с каким-то божеством. Первое, что его поразило,- это масштабность, громадный труд художника. Рядом с картиной висела масса этюдов. Николай просидел у картины целый день - не ел, не пил, забыл про все на свете. Особенно его поразили этюды-фрагменты "Ветка", "Камни в воде". Он долго про себя размышлял, делал какие-то выводы, давал свои оценки. Ему казалось, что Иванов нашел такие краски, каких еще не видел ни один русский художник; он как бы открыл для себя - и сам же испугался. Николай подумал, что художник писал картину традиционно: если ткань зеленая, то в свете она будет светло-зеленая, а в тени - темно-зеленая; никаких оттенков. Он мучительно размышлял: "Ведь так писали и во времена Ренессанса, так писали и академисты, так писал и он с полным горением высокого искусства". Ему вдруг пришла такая мысль: а что было бы, если бы художник ввел в картину его открытие? И от этой мысли у него даже захватило дух; тогда все наполнилось бы цветом и светом. Он настолько сильно углубился в эту картину, что перед ним от сильного воображения вдруг как бы задвигались фигуры, а картина показалась реальным миром. И он даже испугался. Мысленно он себе сказал: нет, нет, и так хорошо, прекрасно. После свидания с этой картиной он был подавлен величием, небывалым титаническим трудом художника и в то же время был окрылен тем, что открыл для себя новое в части создания этюдов. Появилась мечта о новых возможностях живописи, о цвете в картине, о его сильном воздействии.
