Печерский никак не мог понять, чего от него требуют. Сам он не знал и половины слов, мелькавших в пресловутых бумагах, и уж тем более не мог сделать из отчётов и докладных записок какие-то выводы. Вано попытался схитрить: он сложил всё, понаписанное чиновниками, в толстые стопы и принёс их Чернышёву, как будто для принятия окончательного решения, но сделал только хуже. Шеф побагровел от бешенства и задал своему помощнику ехидный вопрос, поинтересовавшись, кто кому служит, и осознаёт ли Печерский, что значит разобраться с документами и доложить по форме.
Но окончательно их отношения испортились из-за чертовки Надин. Чернышёв как-то привёл Вано в музыкальный салон своей супруги и усадил рядом с молодой графиней. Вот только барышня графа Печерского нахально «не заметила». Она была скромна и вежлива, но либо вообще не слышала слов Вано, либо отделывалась односложными ответами. Это не укрылось от глаз Чернышёва, тот отчитал помощника за тупость и деревенские повадки и с тех пор перестал замечать. Вано даже не сомневался, что патрон не возьмёт его с собой на коронацию. Тем приятнее оказался сюрприз, когда Чернышёв вызвал его и приказал собираться в Москву.
– Я выезжаю сегодня, а вы и Костиков отправитесь завтра, – сообщил Александр Иванович и, подумав, добавил: – Соберите свои выписки по военным поселениям. Я обещал государю, что в один из дней отдыха сделаю доклад по этому вопросу.
Печерский поклялся всё исполнить и вышел из генеральского кабинета. Какие выписки? У него их отродясь не было… Хорошо, что Чернышёв уезжает сегодня, хоть вечер не испортит. Вано собирался устроить себе приятный досуг в уже ставшем привычным месте – в борделе Азы Гедоевой. Там он всегда располагался в маленькой комнатке на верхнем этаже. Ежевечерний ритуал оставался одним и тем же: Вано доставал из верхнего ящика комода заранее набитую хозяйкой трубку, закуривал и погружался в приятную истому. Аза не беспокоила его. Печерский незаметно задремывал на кушетке. На рассвете он просыпался, ехал домой переодеваться, а оттуда уже отправлялся на службу.
Вано уже привык к ежевечерней «приятной затяжке» и не собирался от неё отказываться. Все его размышления теперь сворачивали на одну дорожку: как бы так устроиться в Москве, чтобы никто ни о чём не догадался. Он поднялся в облюбованную комнатку, выдвинул ящик комода, достал свою трубку, но та оказалась пустой. Драгоценной набивки не было. Вано вдруг осознал, что у него затряслись руки.
