Сперанский лишь вздохнул:
– По-человечески – всё так, а по закону, не менявшемуся двести лет, выходит иначе. Честно вам скажу, что формально избежать наказания невозможно, я надеюсь лишь на милосердие государя.
Горчаков не стал с ним спорить. Зачем, коли и так всё ясно? Он поспешил откланяться. Бенкендорф отказал Платону сухо – попросил не обращаться к нему с подобными вопросами. Чернышёв же долго и с наслаждением расспрашивал о взглядах и поступках Горчакова-младшего. Наконец он понял, что Платон не скажет про арестованных ничего порочащего, и высокомерно сообщил:
– Следствие ещё не закончено, и об участи преступников можно будет говорить после того, как объективно определят вину каждого.
Так вот и получилось, что ничего-то Платон не добился, кроме разрешения на свидание с братом.
Вспомнилось полупрозрачное лицо графини Чернышёвой. Её голубые глаза с блестящими в них слезинками смотрели с надеждой, а когда он отказал, в глубине этих глаз мелькнуло отчаяние, а потом всплыла безнадёжность. Платон словно читал по лицу все её чувства, и вспоминать об этом было ужасно стыдно.
Нужно уходить в отставку! Какой он командир своим офицерам, если не может их защитить? Они не простят, что он своё влияние и связи направил на помощь собственному брату, а не подчинённому. Платон чуть не застонал.
Но как он мог выбирать? Борис – единственный родной человек, Малыш, последний из четверых сыновей когда-то счастливой семьи. Платон всегда обожал его, а после того как на войне сложили головы погодки Сергей и Иван Горчаковы, относился к Борису с отчаянной, почти отцовской нежностью.
– Я не уберег всех троих, – прошептал он.
Жизнь уже наказала Платона за былую категоричность. Надо было отпустить братьев с матерью, а не полагаться только на свои силы. Умом он понимал, что спасти жизни средних сыновей в беспощадной рубке двенадцатого года мать не смогла бы, но, может, она повлияла бы на их выбор, отговорив поступать в гвардию.
«Братья никогда не говорили с ним о матери, – вдруг отчего-то вспомнил Платон. – Боялись? Или стеснялись? А теперь уже ничего не исправишь». Может, и Борис промолчал об участии в тайном обществе, потому что не верил старшему брату? Считал сухарём? Но этого не может быть! Платон чуть ли не душил Малыша заботой, досаждал нежностями. По крайней мере, в его любви Борис не сомневался.
Совесть подсказала Платону, что не всё так просто. Может, брат и несильно ошибался на его счёт. Слишком уж властным и нетерпимым к критике стал в последнее время командир лучшего гвардейского полка России. Никто его не одергивал, а наоборот, все заискивали перед ним. Но неужели это такой непростительный грех – самую малость упиться величием, если полк ты получил не за красивые глаза, а за легендарную храбрость? Должно же прощать слабости тех, кого любишь! Так почему же Борис промолчал? Не доверял?..
