– О чём это вы? – не поняла Софья Алексеевна.
– О том, что младший брат Горчакова арестован. Князь Платон так же, как и ты, мыкался, ища помощи, а теперь ваш распрекрасный «кузен» припёр его к стенке. Чернышёв хочет посадить на место командира кавалергардов своего человека, вот и вынуждает Горчакова подать рапорт об отставке. Сразу после коронации у полка будет другой командир.
– Понятно, что он пытался мне объяснить, когда отказался хлопотать за Боба. Горчаков тогда сказал, что его вмешательство точно не поможет, – наконец-то догадалась Софья Алексеевна.
– А я его из дома выгнала, – призналась ей тётка.
– Когда?
– Он приехал в тот же вечер – тебя искал, сказал, что хотел бы объясниться. А я велела ему убираться.
Старая графиня окончательно смутилась, и Загряжская пожалела её:
– Ну и нечего раскисать, что сделано – то сделано. Надо смотреть вперёд. – Она вновь обратилась к Софье Алексеевне: – Я прошу тебя, Соня, пока решения суда нет, не строй никаких планов!
С видимой неохотой графиня согласилась:
– Ну хорошо. Но раз я не могу теперь видеться с сыном и помощи мне больше ждать неоткуда, я хотела бы уехать в Москву. Если вы возьмёте на себя заботу о Надин, я завтра же уеду.
– Моя Мари сама предложила вывозить твою дочку, да мы и с твоей тёткой ещё не померли, поможем, – пообещала Загряжская.
Софья Алексеевна пыталась удержать слёзы (те блестели в её глазах, грозя вот-вот пролиться).
– Спасибо вам обеим, – сказала она старушкам. – Вы сделали для меня всё возможное и невозможное, но быть рядом с сыном и не видеть его – просто невыносимо. Я боюсь, что не выдержу.
– Езжай, дорогая, – сдалась Мария Григорьевна, – за девочек не беспокойся. Вера уже написала, что остаётся в Солите самое малое до конца июня, а Надин будет под нашим присмотром.
Загряжская поддержала её…
…Ещё даже не рассвело, когда графиня в последний раз обняла Надин и тётку, усадила в карету сонную Любочку и покинула дом, где провела самые тяжёлые дни своей жизни.
Глава двадцать вторая. Новая кровь
Как же это всё-таки тяжело! Мучаясь от бессонницы, Платон еле дождался того предрассветного часа, когда солнце ещё не проснулось, а ночная мгла уже отступает. Он быстро натянул мундир и, растолкав денщика, велел оседлать своего любимца – белого, как сметана, Цезаря.
На улице Горчаков с облегчением вдохнул сырой и прохладный воздух. Невский спал. Ни экипажей, ни прохожих. Мрачное настроение Платона очень подходило влажной серой полутьме столичного утра. Он уже знал, что его брат не попадёт в Сибирь, правда, за эту уверенность пришлось дорого заплатить: Чернышёв отбирал то, что с семнадцати лет было смыслом жизни Платона Горчакова. По большому счету, кроме армейской, другой жизни у него и не было, а теперь он терял всё.
