Михайлов покрылся холодным потом. Привела нелегкая! Теперь как бы самому не угодить в «Кресты».
– Проверка личного имущества курсантов отменена распоряжением Ревкомитета училища, – сделал попытку оправдаться комиссар. – Понимаете, такие проверки расцениваются как недоверие к учащимся, что приводит к недовольству…
– И появлению тараканов, – вставил реплику Озеровский, чем вызвал усмешку на лице комиссара. Впрочем, разговор тут же перешел в иное русло. – Перельцвейг, то есть Сельбрицкий, постоянно находился в училище?
– Только во время занятий, – отчеканил Михайлов. Видно, на данный вопрос отвечал множество раз. – В казармах не ночевал: имел жилье в городе.
– Что вам еще известно о Перельцвейге?
– Почти ничего. Скрытен был. Вроде и говорун, а вдумаешься в его слова: пустозвон. Опять же слова говорил правильные, а в глаза глянешь – пустота. Иногда молчит сутками, а то вдруг скажет, будто бритвой обрежет. Молодняк вокруг него вился, будто мухи над дерьмом. Он ведь был самым старшим из курсантов, самым опытным, вот потому они к нему и тянулись. А Сельбрицкий данным фактом пользовался. – Михайлов не спеша прошел к столу, открыл верхний ящик, вынул исписанные листы. – Вот, можно сказать, компромат. Незадолго до ареста Сельбрицкого слышали, как он говорил вот это! Записали почти дословно. Читайте!
Аристарх Викентьевич взял первый лист.
«… побегут, никуда не денутся. Так и сказал: большевикам – крышка! Защищаться им нечем и некем. А нам немцы помогут. Немецкая монархическая партия. Людишек же следует искать в уезде. В городе никого из толковых не осталось. А там чего-нибудь да нашкребем…» Что за бред?
Доронин с силой сжал кулаки: нет, старик точно доведет его до цугундера[26].
– Какой же это бред? – встрепенулся Михайлов. – Крамола! Мятеж!
– А тот бред, что в него нельзя верить. – Озеровский бросил лист на стол. – Какие немцы? Какая немецкая монархическая партия? Где мы, а где Германия? Они себе сами ладу дать не могут, а тут у них помощь просят.
– И тем не менее подтвердилось, – заметил комиссар, – и не где-то, а у вас, на Гороховой.
– Точно, – на сей раз Доронин поддержал артиллериста. Зло поддержал, с искрой во взгляде. – Было.
– Ладно, – Аристарх Викентьевич почувствовал: данную тему лучше закрыть. – А фамилия Канегиссер вам о чем-нибудь говорит?
– Как?
– Канегиссер. Он учился в вашем училище, до весны.
Михайлов отрицательно качнул головой:
– Меня назначили комиссаром в июне.
– Так, может, курсанты его вспоминали? Или в разговоре случайно всплывала эта фамилия?
