– Ахмет, человеку на самолет надо, – перебил его Сергей. – Яков Филимонович дома три года не был.
– Не цапай, – старатель дернул ногой, штанина затрещала по швам.
– А чо на вашей Релке делать – пить только, – выпрямившись, сказал Ахмет. – С хорошим человеком можно и здесь родимую вспомнить. Век бы ее не видеть.
Сергей уже был не рад, что связался с Хановым.
Аркадий Аркадьевич все рассчитал верно. Ахмет полетел не потому, что очень хотелось, полетел за компанию – развеяться, посмотреть новые места. В конечном итоге смыться на время с Барабы. Ну а коли есть еще и опекун, то можно и покуражиться.
– Вы что, в гостиницу? Так там места на два века вперед заняты. – Яшка рассмеялся, показав желтые, прокуренные зубы. – Давайте я отвезу в старательскую. В центре города: шик, блеск, красота – все условия. У меня там все свои.
Через час Колька с Сергеем сидели на кровати в маленькой, но уютной гостинице. Ахмет куда-то исчез. На другой день прилетел Аркадий Аркадьевич и велел искать Ахмета. Но тот словно сквозь землю провалился.
Только через два дня они обнаружили его у посудомойки из первой столовой.
На другой же день Аркадий Аркадьевич посадил их в вертолет, и они полетели на самый отдаленный участок – Верхний Горбылях. Колька остался на центральной базе – шнырем! На участке Галеев показал им хозяйство, которое предстояло охранять и содержать до следующего сезона в порядке. Затем показал завезенный с лета штабель бревен.
– Это распилите, расколите и сложите.
– Ничего себе, – присвистнул Ахмет, – тут работенки до скончания века. Нашел дураков!
– Хочу предупредить, у меня не благотворительная организация, – жестко сказал Аркадий Аркадьевич. – Свистни, тут же явятся тысяча человек на ваше место. Раздеретесь или засеку с этим делом, – Аркадий Аркадьевич выразительно щелкнул пальцем по горлу, – сразу же на крыло и – домой. Расчет по тарифу. Это в пять раз меньше трудодня. Усекли? Сергей, будешь за старшего.
Участок – с первого взгляда место хуже не придумаешь. Распадок, кругом снег, гольцы, кое-где поросшие стлаником склоны, по низине вдоль ключа чахлый листвяк. Но где-то к обеду показывалось солнце, воздух становился мягче, теплее, покрытые снегом гольцы начинали гореть, как начищенная бляшка. На солнцепеке, истончаясь, парил некрепкий еще снег, показывая глазу усыпанные неопавшей ягодой кусты. Можно было нарвать оттаявшей, совсем не горькой жимолости, сладкой, состоящей из одного сока брусники. Собранная из кругляка «бичарня» уже не казалась убогой и мрачной. После обеда, отметившись над горизонтом, солнце быстро начинало падать на голец, воздух густел, было такое ощущение, что его можно потрогать, мало того – порезать, как студень, на куски.
