Когда до ушей сидящего долетел скрип гравия под каблуками Афанасия Ивановича, он положил газету себе на грудь и сообщил с непонятным удовлетворением в голосе:
– Ну вот, его все-таки убили.
– Кого убили? – одновременно спросили дядя Фаня и молодая дама, вышедшая как раз на веранду из глубины дома. Одета она была по последней булемановской моде – в длинный облегающий костюм, украшенный шеренгами пуговиц от отворотов жакета до юбочной складки у левого колена. На голове она несла широкополую шляпу с не вполне уместными перьями, на плечах длинный платок с горностаевым рисунком. В левой руке – ридикюль на длинной кожаной цепочке. В ней чувствовалось театральное прошлое (пошлое).
– Здравствуйте, Галина Григорьевна.
– Здравствуйте, Настенька, здравствуйте, Афанасий Иванович. Вы не знаете, куда все подевались? Я уже два часа хожу по дому, и – никого! Даже прислуги нет. Аркадий с приятелем побежали купаться, Василий Васильевич не может оторваться от газеты, а я…
– Мария Андреевна у Тихона Петровича, ему опять худо. Она не отходит от него. А Зоя Вечеславовна с Евгением Сергеевичем еще, верно, почивают. Поздно вчера легли. О «прислуге» Настя ничего не успела сообщить, потому что на веранде появился длинный, унылого, почти чахоточного вида мужик в застиранной косоворотке. Стуча сапогами, он пронес мимо беседующих господ большой никелированный самовар и установил посреди стола, сервированного к чаю.
– Здравствуй, Калистрат, – строго сказал Василий Васильевич, поправив по очереди оба бакенбарда. Калистрат поклонился, сначала господину генералу, потом всем остальным. Поклонился низко, но без души.
– Барыня к чаю не выйдут, велели сообщить.
Этот дворовый мужик был всегда себе на уме, но сегодня его сугубость как-то особенно ощущалась.
– Ступай, – сказала Настя, – я сама тут.
Каблуки Калистрата самодостаточно застучали прочь с веранды.
– Так кого все-таки убили? – спросил Афанасий Иванович.
– Да, любопытно, – поддержала его Галина Григорьевна, – впрочем, ты мне что-то уже говорил, Васечка.
Генерал крутнул в сторону молодой супружницы снисходительным глазом и объявил:
– Фердинанда Франца застрелил в Сараево сербский патриот. По моему крайнему разумению, это обещает последствия. И самые непредсказуемые. – Сказав это, генерал несколько раз выпятил крупные красные губы, и лицо его подернулось туманом государственной задумчивости.
– Хотите, я вам предскажу все, что вы считаете непредсказуемым? – раздался резкий, даже неприятный голос. Из-за вечно неудовлетворенной своим положением занавеси появилась невысокая сухощавая дама лет сорока пяти в белом свободном платье с квадратным вырезом на груди и очень широкими рукавами. Черты лица у нее были правильные, даже безукоризненные, но притом почти неприятные. Она курила тонкую папироску, вызывающе держа мундштук большим и указательным пальцами.
