На этих словах Мавра Исаевна вдруг вскочила из-за стола, встала перед образом и всплеснула руками.
- Господи, упокой его душу и сердце и помяни его в сонме праведников своих!.. - зашептала она, устремляя почти страстный взор на иконы.
Мы с Фелисатой Ивановной тоже вскочили, пораженные и удивленные.
Старуха молилась по крайней мере с полчаса. Слезы лились у нее по щекам, она колотила себя в грудь, воздевала руки и все повторяла: "Душу мою, душу мою тебе отдам!" Наконец, вдруг гордо обернулась к Фелисате Ивановне и проговорила: "Пойдем, иди за мной!" и мне, кивнув головой, прибавила: "Извини меня, я взволнована и хочу отдохнуть!" - и ушла.
Фелисата Ивановна последовала за ней с опущенными в землю глазами.
Я долго еще слышал сверху говор внизу и догадался, что это распекают Фелисату Ивановну, потом, наконец, заснул, но часов в семь утра меня разбудил шум, и ко мне вошла с встревоженным видом горничная.
- Пожалуйте к тетушке, несчастье у нас.
- Какое?
- Фелисата Ивановна потихоньку уехала к родителям своим.
Я пошел. Мавра Исаевна всею своей великолепной фигурой лежала еще в постели; лицо у нее было багровое, глаза горели гневом, голая ступня огромной, но красивой ноги выставлялась из-под одеяла.
- Фелисатка-то мерзавка, слышал, убежала, - встретила она меня.
Я придал лицу моему выражение участия.
- Ведь седьмая от меня так бегает... Отчего это?
- Что же вам, тетушка, так очень уж гоняться за этими госпожами! Будет еще таких много.
- Разумеется! - проговорила Мавра Исаевна уже прежним своим гордым тоном.
- Вам гораздо лучше, - продолжал я, - взять в комнату вашу прежнюю ключницу Глафиру (та была глуха на оба уха и при ней говори, что хочешь, не покажет никакого ощущения)... Женщина она не глупая, честная.
- Честная! - повторила Мавра Исаевна.
- Потом к вам будет ездить Авдотья Никаноровна.
- Будет! - согласилась Мавра Исаевна.
Авдотья Никаноровна хоть и не была глуха на оба уха, но зато такая была дура, что ничего не понимала.
- Наконец, Эпаминонд Захарыч будет постоянный ваш гость.
- Да, Эпаминондка! Пьяница только он ужасный.
- Нельзя же, тетушка, чтобы человек был совершенно без недостатков.
Эпаминонд Захарыч, бедный сосед, в самом деле был такой пьяница, что никогда никакими посторонними предметами и не развлекался, а только и помышлял о том, как бы и где бы ему водки выпить.
- Все они будут бывать у вас, развлекать вас, - говорил я, помышляя уже о собственном спасении. Эта густая и непреоборимая атмосфера хоть и детской, но все-таки лжи, которою я дышал в продолжение нескольких дней, начинала меня душить невыносимо. - А теперь позвольте с вами проститься, - прибавил я нерешительным голосом.
