Быстрый рост – не беда, хотя и он часто влечет за собой ряд физиологических и соматических проблем. Беда в том, что внутреннее содержание не поспевает за ростом. Почти взрослое тело с вполне взрослыми желаниями и потребностями, и душа ребенка, психика существа, одновременно переживающего смерть и рождение. Два таких существенных и стрессовых в нашей жизни события подростку предстоит пережить в течение всего каких-то пары лет! Ему, еще недавнему малышу, придется прожить смерть своего детства (при условии, что оно у него было) и рождение своей взрослости.
Он не замечал, как стремительно менялось его тело. Как вытягивались и становились неуклюжими руки, как всего за несколько месяцев любые штаны стремительно уменьшались в длине. Как появились волосы по всему телу, а голос стал грубее и глуше. Если бы он обращал на это внимание, то не узнал бы себя в зеркале. К снастью, он был занят совсем другим.
Его внимание занимали смутные желания, череда бурлящих чувств: азарт сменялся унынием, возбуждение – апатией, стыд – ощущением собственной «крутости», злоба приходила на смену эйфории, любовь почти мгновенно перетекала в ненависть, страх превращался в неутомимую жажду риска. Ему было непросто разобраться в этом коктейле, да и не хотелось. Точнее, его всегда что-нибудь отвлекало: то мысли о соседской девчонке, то мечты о его великом будущем, а то он просто впадал в ступор и весь погружался в музыку, звучавшую в его наушниках и проникающую, казалось, во все клеточки его тела.
При этом все вокруг, в школе и дома, постоянно повторяли ему одно и то же: «О чем ты думаешь? Ты когда возьмешься за ум? Перестань хамить! На кого ты похож? Давай быстрее!» Он не мог им объяснить ничего из того, о чем они спрашивали. И не мог быстрее. И не хамить не мог. Хорошо причесанный пай-мальчик в отглаженных рубашечках умер навсегда, и он о нем не жалел и уже почти не помнил. А этот долговязый с дурацкими прыщами, длинными волосами и венным запахом пота не хамить не мог. Его раздражал этот взрослый мир с его тошнотворными правилами, фальшивой вежливостью, идиотскими ценностями и поучающей интонацией. Взрослый мир не желал понимать его, не принимал его мира с тяжелым роком, черными одеждами и мрачной меланхолией, с особыми разговорами под портвейн и дым сигарет. А он, как бы ни хотел, не мог принять взрослого фарисейства и потому реагировал на него иногда мрачным и тихим, а иногда весьма активным и злобным протестом.
