Солнце светило ярко, но не обжигало, а ласкало. Море было тихое-тихое и лишь едва-едва ворочалось, как ласковый и ленивый, большой прирученный зверь.
Я разделся и лег на полотенце. Народу было мало и, судя по разговорам, все свои, поселковые. Курортники разъехались, и теперь, проводив их, местные жители с чувством выполненного долга могли и сами, не спеша и со вкусом, насладиться по праву принадлежащим им морем. Так с облегчением вздыхают хозяева, спровадившие шумного, надоедливого, хоть и важного гостя, и начинают неспешно подъедать оставшийся после празднества салат оливье. Салат этот, кстати, на второй день обычно настаивается и выходит таким вкусным, каким редко бывает при гостях.
Вот и теперь: бархатный сезон казался просто прекрасным. Кроме тишины и неспешности, в нем заключалась еще одна прелесть: ясное осознание того, что ничто не вечно. И во всякий день эта ласковая сказка, как и наша жизнь в целом, может прекратиться. Миг – и налетят шторма, ветра, холод: и уже навсегда, на целую осень, а потом и зиму, и весну.
Я вставил в уши капельки-наушники и нежился на солнце. Море было тихое-тихое, даже безо всякого прибоя.
Вдруг совсем близко к берегу, вызывая оживление среди немногочисленных посетителей пляжа, прошла стая дельфинов.
Млекопитающие ушли в сторону Геленджика, и горизонт оказался чист, лишь пролетали иной раз разнообразные лодки и катера. Я пытался угадать среди них Петра, но потом сообразил, что, во-первых, совершенно не помню, на чем он ездил, а, во-вторых, за десять лет он сто раз мог катер сменить. В итоге среди тех, кто рулил плавсредствами, я Сердарина не идентифицировал.
Ясность пространств была такая, что вправо, на расстоянии километров двадцати, легко просматривался мыс Бетта. Влево – обзор чуть ли не Туапсе, а вверху на высоте десяти километров совершенно отчетливо шел самолет. При небольшом усилии воображения можно было представить, что прямо напротив, через море, виднеются берега Турции.
Хорошенько разогревшись, я пошел купаться. Вода в первый момент показалась бодрящей, но я быстро привык.
Дно было видно на глубине и пяти, и десяти метров. Впрочем, скоро я заплыл так далеко, что оно уже не различалось. И люди на берегу стали плохо видны – так, какие-то желтые палочки.
Мимо меня пролетел катер. Я покачался на его волнах, а затем с удивлением увидел, как судно сделало круг и снова пошло назад, в моем направлении. Плавсредство выглядело старым, но могучим. Оно показалось мне смутно знакомым: уж не Петино ли? Я попытался разглядеть, кто сидел за штурвалом – но то, кажется, был не Петр. Какой-то дохлый ссутуленный мужик в свитере, темных очках и надвинутой на лоб бейсболке. А может, даже и не мужик, а женщина – трудно было разобрать.
