– А ты этого хочешь? – спросила Лирия у Вероники.
– С одной стороны, нет, я ненавижу их. А с другой, я ведь хочу семью, чтоб как у всех было, хочу ребенка, хочу, чтоб меня любили. Но как только я вижу, что мужчина хочет со мной познакомиться, у меня включается страх и агрессия, желание отомстить за себя.
– Знаешь, что эта проблема с изнасилованием, – сказала Лирия, – во многом преувеличена в обществе, ей придают нездоровое значение, и этим самым создают у таких девушек, как ты, фобии и комплексы. На самом деле изнасилование – это не больше, чем обычное насилие, когда, скажем, человека избивают. И даже в принципе не такое страшное по сравнению с тем, когда человека могут покалечить, оставить уродом на всю жизнь. Но никто не делает из этого проблему, если кого-то сильно избили или изувечили. Но когда вопрос касается секса, то люди своим гипертрофированным отношением наносят больше вреда, чем насильник. Ребенок бы может быть относился к этому проще, как к простым побоям. Но взрослые своей жалостью и причитаньями, излишним акцентом на трагичности происшествия сами создают в человеке психологическую травму, которой бы не было, отнесись они спокойней к случившемуся. Ты помнишь, как они создали из этой ситуации трагедию? – спросила Лирия.
– Да, я помню, – сказала Вероника. – Сперва я даже не поняла, что случилось. Пьяный родственник затащил меня в комнату и, заломив мне руку, повалил на диван и разорвал мои трусики. Потом мне стало больно в промежности, когда он засовывал туда свой агрегат. Я сперва подумала, что он просто хочет избить меня или помучить. Он пугал меня ножом, что зарежет, если я буду кричать. Но когда он стал тыкать туда, я невольно закричала. Он заткнул мне рот подушкой, а потом быстро отпустил и ушел. Я увидела в промежности кровь и какую-то белую жидкость. Я подумала, что он ткнул мне туда ножом и порезал. Я рассказала все маме. И тут началось. Все стали охать, ахать, жалеть меня так, как будто я чуть ли не умерла, или меня хотели убить. Сперва я очень испугалась, подумав, что может, раз так все волнуются, произошло что-то страшное, может, я умру, что меня хотели убить. Но потом, когда стали со мной разговаривать, то стали обвинять мужчин, что они все такие плохие, только и хотят сделать что-то плохое, что со мной поступили ужасно, что за такое надо убивать, что это самое плохое, что может быть. Постепенно я стала «понимать», что со мной сделали, и одновременно с этим во мне взращивали ненависть ко всем мужчинам и страх, что кто-то еще может поступить также, и это ужасно.
