Бегушев на это молчал.
- Но какою же, собственно, суммою, не стесняя себя, ты можешь ссудить меня? - продолжал граф с какою-то уже тоскою в голосе.
- Я не знаю! - отвечал с убийственным равнодушием Бегушев.
- Пятьсот рублей тебя не стеснит?
- Стеснит.
- А двести стеснит?
- Стеснит!
- Но неужели даже ста рублей ты не можешь мне дать?.. - заключил граф.
Бегушев на это некоторое время молчал.
- Сто, пожалуй, могу! - умилостивился он, наконец. - Но только не взаймы, а так дам, без уплаты.
- Как без уплаты? - спросил граф, по-видимому совершенно счастливый тем, что ему и сто дают. - Это, знаешь, немного выйдет щекотливо!
- Как хочешь! У меня правило: взаймы никому не давать, а так помогать, - сколько могу, помогаю!
- Это, конечно, очень великодушно с твоей стороны, но все-таки согласись, что принять таким образом... хоть мы и товарищи старые... Обстоятельства мои, конечно, ужасны; я теперь тебе прямо скажу, что я нищий, ездящий в карете потому, что каретник мне верит еще, но в мелочных лавочках не дают ни на грош!
Бегушев на это молчал.
- Ну, дай хоть без уплаты, если не хочешь менять своего правила! почти как-то выкрикнул граф Хвостиков.
Бегушев вынул бумажник и подал графу сторублевую бумажку.
- Merci, mon cher, merci!..* До конца дней моих не забуду твоего одолжения.
______________
* Благодарю, мой дорогой, благодарю! (франц.).
У графа даже слезы на глазах навернулись при этом.
- Не смею тебя больше беспокоить, - продолжал он, вставая и берясь за шляпу. - Еще раз тебя благодарю, - заключил он и, дружески пожав руку Бегушеву, пошел от него весьма гордой походкой.
По уходе графа Бегушев поднял кулак на небо и заскрежетал зубами.
- О негодяй! О мерзавец! - заревел он на весь дом, так что находившаяся в соседней комнате Домна Осиповна с испугом вбежала к нему.
- Что такое с тобой, Александр? - спросила она.
- Мерзавец!.. Негодяй! - продолжал Бегушев свое, потрясая кулаками.
- Граф Хвостиков - это, вероятно, мерзавец? - говорила Домна Осиповна, видевшая в зеркале из соседней комнаты, кто был у Бегушева.
- Мне в глаза, каналья, говорит, что он три тысячи душ промотал, тогда как у него трех сот душонок никогда не бывало; на моих глазах всю молодость был на содержании у старых барынь; за лакейство и за целование ручек и ножек у начальства терпели его на какой-то службе, а теперь он оскорбляется, что ему еще пенсии не дали. До какой степени в людях нахальство и лживость могут доходить!.. За это убить его можно!
