- Что же ты, Витя, встал?
- Не хочу больше ничего.
- А чему ты, мамочка, смеешься?
- Так, ничему... Славные мы с тобой фигуры, - отвечал тот.
- Что же такое, мамочка! Ты хорош... право, хорош! Вон у тебя, душка, какой носик! Дай я тебе его поцелую... - И Анюта поцеловала носик. Рымов сделал гримасу.
- Странная ты баба, - проговорил он, качая головой и ложась опять на постель.
- Вот уж у тебя сейчас и странная: сам странный!
- Странен я, только не в том.
- А зачем же, когда я ездила в Кузмищево, так ты по мне тосковал?
- Ты почему знаешь?
- Мне один человечек сказывал.
- Соврал тебе человечек!
Анюта села опять на кровать, схватила Рымова за подбородок и вдруг поцеловала его.
- Перестань, сумасшедшая, выдумала с поцелуями... - проговорил тот с досадою, вставая с постели.
- Куда же ты, мамочка?
- Да так... все лижешься... молоденькая какая! Пусти... я ходить хочу.
Рымов встал и начал ходить по комнате. Анна Сидоровна, сложив руки, следовала за ним глазами.
- Одного у нас, Витя, с тобою нет, право! Как бы это было, ты бы меньше скучал.
- Что такое?
- Детей, мамочка! Хоть бы одного в целую жизнь бог дал на радость!
Рымов усмехнулся.
- Ты бы, мамочка, очень его любил?
Рымов не отвечал.
- Вдруг, Витя, у нас родится что-нибудь?
- Перестань, пожалуйста, болтать - мелешь бог знает что. Бабе за сорок, а думает еще родить.
- Где же, Витечка, за сорок?
- Сколько же?
- Тридцать два года всего, - отвечала, потупившись, Анна Сидоровна.
- Ах ты, сумасшедшая! Сто лет замужем, и все ей тридцать два.
- Как же сто? Всего пятнадцать.
- Ну, пятнадцать! Да замуж вышла двадцати пяти.
- Это кто вам сказал, что двадцати пяти! Всего семнадцати лет.
- Ну ладно: отвяжись!
- Ты все, мамочка, меня обижаешь; как над какой-нибудь дурой все смеешься. Изменял несколько раз, так уж, конечно, жена не может нравиться. Не скучайте, Виктор Павлыч! Может быть, нынешнюю зиму бог и приберет меня, будете свободны - женитесь, пожалуй! Возьмете молоденькую, а я буду лежать в сырой земле.
При последних словах Анна Сидоровна заплакала.
- Тьфу ты, дурацкая баба, - проговорил Рымов и плюнул.
- Плюйте, Виктор Павлыч! Бог с вами, плюйте! Я давно уже вами оплеванная живу.
- Да ты хоть кого выведешь из терпенья: или целуется, как девчонка какая, или капризится. Ревность съела!.. К кому, матушка? И людей-то никого не вижу, - весь всегда перед тобой.
- А прежде-то что ты делал на этом мерзком театре? Прежде-то как изменял, - это забыл?
