«Домой», — чуть было не вырвалось у Эгето, но он промолчал, лишь сделал рукой неопределенный жест.
Штраус понял и пожал плечами.
— Погодите, я проверю, — сказал он. Затем подошел к лампе и задул ее.
— Можно, — немного погодя шепотом позвал он, выглядывая в полуотворенную дверь.
Они вышли из ворот.
Город был окутан вечерней мглой. Позади них, где-то близ улицы Няр, мигал одинокий огонек керосиновой лампы, а далеко впереди, на проспекте Арпада, сиял яркий свет дуговых фонарей; до путников он не доходил, постепенно рассеиваясь и сливаясь с серым сумраком вечера.
— Я провожу вас, — сказал Штраус. — Покараулю на улице. Вы можете спокойно…
— Зачем? — спросил негромко Эгето.
— Да так… хочется подышать воздухом! Мой Бела тоже… — Не договорив, старик смущенно умолк.
Эгето, однако, понял и так. Его Бела, который истек кровью, прошитый пулями усатых крестьян из окрестностей Сараева, солдат взвода боснийцев, павший от рук таких же подневольных, каким был он сам, — Бела поступил бы точно так же.
Надо было пройти всего несколько шагов. Под покровом тьмы человечек с согбенной спиной прошмыгнул в ворота того дома, куда направлялся Эгето, и вскоре возвратился.
— Можно.
Эгето вошел. Тетушка Терез стояла в кухне; она вздрогнула, увидев его, тотчас бросилась к двери и занавесила стекло. Юлика лежала в постели.
— Дядя Фери, — сонным голосом позвала девочка. — Что вы принесли?
— К сожалению, ничего, — ответил Эгето.
— Спи, — приказала ей тетушка Терез.
Прихватив керосиновую лампу, Эгето и тетушка Терез вошли в комнату. Там все еще оставались следы разгрома, произведенного субботней ночью: буфет, лишенный стекол, выглядел на редкость унылым, с книжной полки исчез Маркс, а также брошюры и книги о рабочем движении; порядок расстановки прочих книг был нарушен, они стояли так, как их поставила тетушка Терез, подняв с пола. Полированную доску стола рассекала длинная царапина, на полу красовалось огромное чернильное пятно — во время обыска сбросили на пол чернильницу.
— Они не придут опять? — озабоченно спросила тетушка Терез.
— Не думаю, — ответил Эгето. — Им самим тогда не поздоровится…
— Да я нисколько не боюсь, — заявила тетушка Терез и уселась на стул, демонстрируя таким образом свою храбрость, однако она была немного бледна.
Сел и Эгето.
— На улице караулят, — сказал он.
— Что вы скажете о буфете? — вместо предисловия начала тетушка Терез.
Затем слова хлынули из нее мощным потоком; перескакивая с одного на другое, она сообщала ему о самых немыслимых подлостях, совершенных в городе В. за прошедшие два дня. Рассказывая, она выдвигала весьма своеобразную точку зрения относительно исторических событий, часто прерывая свое повествование ошеломляющими риторическими, вопросами.
