— Таз с водой и мыло вон там, — сказал старик. — Я буду через полчаса.
С этими словами он ушел сдавать товар фирме «Марк Леваи и сыновья». Дверь снаружи он запер на ключ.
Ференц Эгето скинул с себя фартук и шляпу грузчика, снял рубашку, глубоко вздохнул, затем хорошенько помылся до пояса. В квартире было темно. Разумеется, он и думать не мог о том, чтобы зажечь свет. Помывшись, он снова надел китель, сел за стол и посмотрел в окно, за которым сгущался вечерний сумрак. По стеклу поскребла чья-то маленькая ручонка. Эгето не шевельнулся. Потом послышался стук кулачка в дверь.
— Дядюшка Йожи! — донесся тоненький детский голосок. — Впустите!
Тишина. В дверь заколотили босые ножки, и тоненький голосок прозвучал сердито:
— Дя-я-я-дюшка Йо-о-ожи!
Мальчуган за дверью прислушался и перешел на жалобный тон:
— Впустите меня, пожалуйста… Мне сладкого рожка не надо.
Опять тишина. Ребенок за дверью пробормотал что-то, потом босые ножки удалились.
Теперь Эгето лежал на диване и смотрел во тьму; в этот миг ему казалось странным, что где-то там, за стенами дома, на проспекте Арпада, гуляют люди, уже горят фонари, в трамваях сидят мужчины, они возвращаются домой к своим женам и детям, в кухнях трещит огонь, варится скудненький ужин — если каша, тоже неплохо; у кинотеатра «Корзо», в двух шагах отсюда, встречаются пары, у каждого есть кто-то свой, лишь у него… Эгето попытался вызвать в памяти лицо своей умершей жены, но это ему не удалось… Когда же придет наконец Штраус?
За дверью снова раздался шум, шлепанье босых ног. Потом зазвучали голоса детей — они совещались.
— Он дома, — донесся голосок.
— Да ну тебя к черту! — послышался другой, еще более тоненький голос. — Разве бы он не открыл, если бы был дома?
— Не тяни меня за волосы, ну-у! — крикнула девочка.
Опять заколотили в дверь, потом постояли, прислушиваясь и прижимая носы к замочной скважине, — об этом можно было догадаться по возне и громкому сопению, доносившимся из-за двери.
— Может, он умер? — В голосе мальчугана слышалось беспокойство.
— От мертвецов пахнет карболкой, — солидно возразил другой мальчик.
Этот аргумент заставил малышей глубоко задуматься.
— Один малюсенький сладкий рожок! — с тоской прозвучал новый голос, и его обладатель подергал дверную ручку.
Но тут послышался звук пощечины, детский плач, шлепанье босых ног — должно быть, пришел кто-то из взрослых и разогнал малышей.
Ференц Эгето впервые был в квартире старика Штрауса, хотя жили они по соседству. Дом, в котором обитал Штраус, был одноэтажный, длинный и узкий, состоящий из двенадцати квартир, где ютились пролетарские семьи, — улица Вираг, 13, — такой же, как дом, в котором проживала со своей дочкой тетушка Терез, наводненный армией без устали вопящей, вечно голодной босоногой детворы. На улицу выходила всего лишь одна квартира, и это была квартира старика Штрауса; дверь в нее вела прямо из подворотни, а в другой части дома, выходившей на улицу, помещалась москательная лавка. Узкий участок земли позади дома был застроен со всех четырех сторон; в тесном дворике вокруг водопроводной колонки никогда не просыхала грязь. Здесь целые дни горланили дети, пока их крики не приводили в ярость какую-нибудь женщину и она не разгоняла детей тростниковой выбивалкой; тогда на пять минут воцарялась тишина, потом все начиналось сначала: игры, ссоры, драки. В этот день дети играли в войну между красными и румынами, и сколько ни разгоняли их задавленные нуждой матери, они опять и опять шумливо сбегались в другой угол двора, измышляя все новые и новые виды сражений; напоследок двоих ребятишек назначили «членами сегедского контрреволюционного марионеточного правительства» и хорошенько вздули.
